Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

ми было очень долго. Поэтому люди, которые стали верными революци-

онно-демократической среде, находили в этом исцеление, защиту, щит и

меч. Они находили свой первый сорт. Это просто ужасно.

Ю. К.: После революции все дворяне стали вообще пятым сортом.

И у Заболоцкого получается, что вот это есть результат метаморфозы, ме-

таморфозы, видимо, антропологической. Это ведь пошло все оттуда.

М. Н.: Тут  есть  немыслимо  интересные  вещи.  Скажем,  вот  какие.

Ты  посмотри,  открой  словарь:  культура  и  этнография.  Если  мы  берем

крестьянский двор, те обычаи, это будет этнография. А у Пушкина ника-

кой разницы – вот это культура. И когда я первый раз прочла сон Татьяны,

стояла свечкой несколько часов, когда там медведь и мост, потому мед-

ведь… знаешь, что такое медведь? Медведь со времени древних угров,

значит с доисторических времен, – это значимый сон, это секс-символ,

любовный символ. Это любовная связь. Любовник-жених. Волк – враг.

Когда он нам говорит « Татьяна, русская душою, любила русскую зиму»,

это мы все понимаем, это русская душа, природа. Пушкин, кроме того,

что он был культурным человеком, он был еще и человеком отзывчивым:

как только раскопали древние черепки, он уже отозвался. То есть на все

крупные культурные события он откликался тут же, ему они были жутко

интересны. А ты посмотри на «Маленькие трагедии», это же Испания.

Человек, когда это читает, он же это упускает. Медведь и медведь. И пуш-

кинская женщина во сне этот образ видит совершенно естественно. И у

Пушкина вся эта народность не в том, что герой в красной рубахе по

ярмарке ходит, а в том дело, что Пушкин разницы в этом не видит, сам

такой.Тут еще вот какой вопрос: как читать «Евгения Онегина»? «Евгений

Онегин» – это энциклопедия русской жизни. То, что это энциклопедия

русской жизни, прочитывают очень немногие. Чтобы понять, что это эн-

циклопедия русской жизни, нужно очень много прочесть.  «Легко мазурку 

танцевал и кланялся»… Мазурка – самый сложный танец светского бала.

Самые сложнейшие коленца. И далеко не все могли в нем отличиться. Ве-

зут ее на ярмарку невест. Семь суток ехали они. Семь и семь. Все понят-

но. Но дело в том, что частные лошади на всех станциях обслуживались

в  последнюю  очередь.  И  эта  энциклопедичность,  картина,  сменяющая

картину, видна, только если я действительно все это знаю.

Ю. К.: А ты откуда это знаешь? Ты знаешь, просто потому что зна-

ешь, потому что начитана. А есть, скажем, у Лотмана огромный том ком-

ментариев, у Набокова тоже что-то.

М. Н.: Дуэли допустим… Ну, дуэлями я вообще очень давно интере-

суюсь, потому что дуэли – это ярчайшее проявление нашего националь-

40

ного характера. Мы сразу к высшему суду, к богу. Мы жуткие максимали-

сты, безбашенные. Еще одно, чтобы понять: я имею право судить Евгения

Онегина на дуэли, если знаю, что более жестокой дуэли, чем русская ду-

эль, нет нигде. Французская дуэль – просто детские игрушки. И то, что

он на это пошел, хотя можно было разрулить ситуацию… Но он на это

не пошел. А масса людей этого не знают, и даже более того, считают это

неинтересным…

Я, например, все, что касается описания природы, считаю безумно

важным. Чувство, которое движет текст, должно иметь объем. И, скажем,

когда  после  этого  я  читаю  телеграфную  прозу,  кажется,  что  там  ника-

ких чувств нет. Там что-то иное. И когда увозят Хемингуэя из Парижа

(женщина более богатая отняла его у менее богатой), мне ужасно труд-

но собрать себя в кулак и сочувствовать этому человеку. Но когда Бунин

целыми кусками дает описания не важно, чего, накал этого описания со-

ответствует накалу этого чувства.

После всего этого очень интересно, скажем, вот что: большинство

людей, когда читают «Евгения Онегина», читают его как роман о любви.

И имеют на это полное право. Самое интересное – читать «Евгения Оне-

гина» как вещь про Пушкина. Про Пушкина там очень много.

Ю. К.: Давай  отвлечемся  от  Пушкина  на  минуту,  вернемся  к  За-

болоцкому. Есть такой Михаил Ардов – сын Виктора Ардова и Ирины

Ольшевской. У него есть книга о Булгакове. О «Мастере и Маргарите»,

который мы с тобой не любим. Я не люблю его благодаря тебе. Ты на-

учила меня любить и не любить какие-то вещи. Он пишет такую вещь:

булгаковские романы [особенно «Белая гвардия», очень хороший роман]

относятся к числу последних романов, написанных теми, кто был дворя-

нами. Там есть та самая вибрация, дрожь и сила поколений. В XX веке

русский роман умер. Сейчас перенесем все это на Заболоцкого. Ведь это

же совсем другое поколение, другая антропология. Но тем не менее За-

болоцкий – поэт.

М. Н.: Ой, да что ты, конечно. Я, скажем, не люблю про некрасивую

девочку23.

Ю. К.: Я тоже не люблю. Про девочку, про актрису.

М. Н.: Но где красавец Соколов – это жутко интересно. Монголия,

где они идут, где степная сила, и странно, что они не такие, и тем не ме-

нее… Монгольские стихи мне очень понравились.

Ю. К.: Да,  монгольские  стихи  хорошие.  Это,  наверно,  потому  что