Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

он  писал  про  культуру,  которую  не  знал.  Всегда  легко  работать  на  пу-

23 Н. А. Заболоцкий. «Некрасивая девочка».

41

стом материале. Такой вопрос: как ты справедливо сказала, справедливо

и  точно,  Ахматова  своей  такой  позой  охраняла  дворянскую  традицию,

а она вообще существует, эта традиция? Я имею в виду не в чистом виде

дворянскую культуру, а ту культура словесности, которая была в XVIII,

XIX, XX веках.

М. Н.: Я  уже  неоднократно  об  этом  говорила.  Последняя  золотая

проза – это Ким. Еще Казаков. Вот хорошая проза. Что касается Анатолия

Андреевича Кима, я с ним знакома и лично общалась. Но мне не нравит-

ся его «Белка»… Он тогда приехал в Москву, ему было безумно сложно,

бедный корейский мальчик.

Ю. К.: Очень доверчивый.

М. Н.: Ему нужно было доказать, что он умеет так же, как они. Как

Набоков.

Ю. К.: Ким уехал в Казахстан…

М. Н.: Да, Ким Москву не любит и не уживается там. В Киме по-

трясает вот что: уважение к дистанции. Сейчас у нас этика такова: сра-

зу на ты, сразу – свои в доску, даже не панибратство, что-то хуже. Он

же дистанцию уважает и не переступает. В конце концов, я не помню,

как я сформулировала этот вопрос, но там что-то такое было… И в этом

слышна древняя кровь и высокая порода.

Мы тут с ним ходили по городу, я ему рассказывала про всякие кам-

ни, и он уже потом сказал: «Как это я ничего этого раньше не слышал?!»

Я ему: «А где Вы могли это слышать? В Москве этого не слышно. То, что

Вы слышали, было слышно там, на Сахалине, но этого уже не слышно

в Москве». И я не такой ему близкий приятель, чтобы сказать, что я бы

на его месте вернулась. На мой ум, то, что сделало его классным про-

заиком, – кровь и Сахалин, полная неподвластность штампам, которые

существуют.

Человек приезжает в Москву начинает доказывать, что он так тоже

может. Не надо даже брать весь этот бизнес от литературы. Тот же това-

рищ Акунин, который сейчас считается большим писателем, там сразу

все понятно – сколько будет трупов, сколько чего. Все дозировано. Тот

же Мураками. Их отличает только то, что они культурные люди, особо не

наглеют. Кима это просто не может коснуться, это о него, как о камень,

разобьется. Его рассказы «Луковое поле», «Шиповник и роза» – это по-

следняя золотая проза. После этого великой русской прозы я не читала.

Ю. К.: Что это? Натура или свойство таланта?

М. Н.: Если говорить про Кима, я сказала, что это – его Сахалин, это

его кровь.

Ю. К.: Его натура… К Заболоцкому.

42

М. Н.: К Заболоцкому. Вот, например об иволге: « И тогда в моем 

сердце разорванном / голос твой запоет»24. Эта его вписанность в круго-

ворот природы совершенно та же, но масштаб ее уже иной. То же в «Мож-

жевеловом кусте» –  «Да простит тебя бог, можжевеловый куст!» Я уже

не знаю, какой масштаб у этого бога.

Ю. К.: Ты  посмотри,  он  ведь  отступился  от  концепции  «приро-

да – лаборатория». После тюрьмы и ссылки он ведь стал более челове-

ком. Раньше бог был просто ходячим концептом. Что такое обэриуты?

Это концепция ломать язык по таким и таким правилам. Это не великий

Хлебников, который просто писал, говорил так, потому что по-другому

не мог говорить. Потом тюрьма, тюрьма жестокая, его избивали, мучили,

довели до психиатрической лечебницы. Потом он ссылку прошел, полу-

чил  сто  километров  от  Москвы  и  минус  восемьдесят  городов.  Просто

стал человеком. Потому что на волне того техницизма…

М. Н.: Да, увлеченность была совершенно искренняя.

Ю. К.: Он стал человеком. И стал русским.

М. Н.: Насчет  тюрьмы  не  знаю.  Я  об  этом  знаю  немного.  Самый

близкий мне человек с таким страшным опытом – Костя Белокуров. Все,

что с ним произошло, произошло не в результате тюрьмы. Он такой есть,

у меня было ощущение, что тюрьма лишь немного что-то в нем попра-

вила. Еще одно: человек молодой, который верит искренне, что люди во-

круг живут так же и тоже верят искренне… Ну, ты посмотри, что вообще

делается  с  глобальными  увлеченностями.  Всякие  хиппи,  сексуальные

революции. Он был такой. Увлеченность была абсолютно искренней, и

я охотно верю, что ему даже нравилось. Мне же нравится, когда Соколов

шагал по падали, это же красиво, это такая страшная поступь. С другой

стороны, это привело к тому, что появилась некрасивая девочка – а это

чистое назидание. Об этом не нужно и говорить.

Ю. К.: А вот об Осипе Мандельштаме. Ты как-то сказала, что он не-

оцененный поэт.

М. Н.: Я и сейчас так считаю. Уровень нашей культуры падает на-

столько стремительно…

Ю. К.: Что так и останется…

М. Н.: Ну,  может,  останутся  какие-нибудь  узкие  круги.  Я  вам  уже

рассказывала, что когда я его собирала, находилось много людей, кото-

рые его ценили, хоть и посадить запросто могли за это. Две мои товарки

три года сидели без работы только за то, что хотели почитать воспомина-

ния Надежды Яковлевны Мандельштам. Я же говорила, что когда чело-

24 Н. А. Заболоцкий. «В этой роще березовой…».

43