Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

рии, языкознания и художественной словесности. Академия, работавшая

по типу академий древнегреческих: учителя и ученики общаются, взаи-

мообучаются и взаимовоспитываются (в поэзии учеников нет – есть учи-

теля, живые и вечно живые: живая Майя, не уча, научила меня, показала

мне – своим примером, – каким должен быть поэт в жизни и в литерату-

ре; а вот в поэзии – думай, мучайся и расти, дорастай сам). Майя Нику-

лина была образцом человека чести, культуры, литературы и поэзии. Без

преувеличений: никогда и нигде я не встречал такого, как Майя, человека

и поэта: честного, достойного, мудрого, гениального во всем. Кухня не

была  кухней.  Кухня  была  островом  везения  для  десятков  талантливых

людей, – островом русской культуры. Все здесь было просто и прямо –

по-дворянски,  по-крестьянски,  по-русски:  никто  не  был  любимчиком,

хотя любимцы были – и это нормально. (Позволю себе в этой главе пока-

зывать время от времени свои стихи, написанные в разные годы и посвя-

щенные Майе Никулиной: в них, как мне кажется, есть воздух Академии

Словесности Майи Никулиной, есть дух поэтической свободы дома на

Декабристов, есть вещество любви – любви к Майе, к России, к русской

поэзии, к русскому способу жить, любить и умирать.)

Майе Никулиной

На тесной кухне с газовой плитой

Мы хорошо о жизни говорили.

И мы, бывало, время торопили

Под лампочкой бесстыдно-золотой.

Пока декабрь и в горле горячо –

Особенно с утра, когда по-детски

Хозяйка поглядит через плечо,

Отмахивая с неба занавески.

И вваливалось снежное окно,

Под стать не шатуну, а мужичине,

Такому до апреля все равно –

Что в пиджаке, что в чертовой овчине.

Когда от счастья зябко и светло

И ест глаза тропинка вдоль забора

За сладкое пайковое тепло

Свободного, как воздух, разговора.

378

Когда смеется самый молодой,

Веселый и голодный спозаранку,

Целуя в лоб горячую буханку

На тесной кухне с газовой плитой.

Дом Майи Никулиной – это воздушный столп свободы. И дышалось

в нем – вверх. (Не стоит забывать, какие тогда были времена: однажды

я забыл, оставил в университетской аудитории, в парте, выпуск «Роман-

газеты» с солженицынским «Иваном Денисовичем»; ну, думаю, все – от-

учился, выгонят точно (книга была запрещена, да и Диму Воронкова, по-

эта и барда, жалко – его журнальчик), отчислят или втихую, или с шумом,

с собраниями комсомола и коллектива, с волчьим билетом, – вот отку-

да «сладкое пайковое тепло свободного, как воздух, разговора»; ничего,

прилетел в универ в 6 утра, вошел в здание первым, взлетел на четвер-

тый этаж в 417 аудиторию – и, слава Богу, нашел в парте Солженицына!).

Поэт должен научиться дышать вверх – в небо, в космос, в бездну. Там

воздух иной. А земного воздуха и так перепадет – не надышишься, не на-

кашляешься, не назадыхаешься (вспоминается Мандельштам. И – Пуш-

кин после дуэли. Умирающий Пушкин). Земной воздух – разный: и злой,

и сладкий, и теплый, и ледяной. И горький. Выбирай какой хочешь.

И пусть моей души не тронет зависть

К загадочным способностям людей –

За почкой видеть лист, цветок и завязь

И в белом цвете семь его частей.

Осенняя тоска всепониманья

Пускай минует и простит меня.

Как мне вернуть счастливое незнанье

Далекого мифического дня,

Когда все было розово и пусто…

И женщина с торжественным лицом

Нашла меня под утренним, капустным,

Счастливым и заплаканным листом.

Всеведенье поэта шарообразно, но прежде всего – вертикально. Майя

Никулина в этом стихотворении жаждет иного знания: знания-незнания.

Не – желание начать все с нуля (и уж, конечно, речь здесь идет не о по-

знании как таковом), а способность иметь в себе Великое Незнание того,

что было до сотворения всего на свете (и мира в том числе), вернуться

в досотворение, где незнание ничего есть знание всего – не истоков и ос-

нов, и не ядра, не центра, не сердцевины, а – сердца  Бездны, сущности не-

379

представимой, невообразимой. Ибо знание незнаемого, непознаваемого

и есть некое вещество взгляда, взора (вот откуда такого рода взгляд-взор

у Майи Никулиной) не Творца, а сотворителя Творца, лучше – задумы-

вателя Его! Вот та страшная и счастливая мысль, которой владеет поэт

Майя Никулина и которая оправлена в сосуд этого стихотворения.

Знаешь стихи Майи Никулиной давно; многие наизусть, и тем не ме-

нее они всегда внезапны: они настигают тебя или встают поперек глаз и

горла, или пережимают аорту, холодят сердце и мозг своими глубинными

и высоченными смыслами, открываясь тебе раз за разом (по десятому-

сотому прочтению) как нечто неслыханное, невиданное, невообразимое.

Майя Никулина создает неслыханные стихи.

Я счастлив тем, что я был и остаюсь слушателем Академии Майи.

Именно она познакомила меня с выдающимися и интереснейшими людь-

ми.  Добрейший  и  благороднейший  Марк  Рыжков,  врач  и  переводчик.

Ученейший Константин Белокуров, энциклопедист, полиглот и поэт-фи-

лософ. Константин Мамаев – человек-загадка, гений, колдун, писатель,

художник, явно появившийся здесь из ниоткуда – отовсюду и движущий-

ся в никуда – т. е. в повсюду. Благородный, прямой (офицерская выправка

наследственная?), с трубкой, немного зануда, но стихотворец талантли-