Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

вый («Есть у меня еще Россия и доченька Анастасия!..») Андрей Комлев.

Богатырь Сергей Кабаков, поэт и переводчик («Визгливые струи / любви

деревенской / к горе подступили – / и смята, как шапка, гора!»), тонкий

и нервный поэт Игорь Сахновский (мой сопартник – сосед по универси-

тетской парте), знаменитый ныне прозаик. Красавец, поэт Аркадий За-

стырец, переводчик Вийона, драматург и умнейший человек. Добрейший

Евгений Касимов, поэт, писатель, журналист, работающий с интонацией

и музыкой стиха-фразы как никто. Похожий на кентавра длиннокудрый

Александр Калужский, переводящий Лермонтова (блестяще) на англий-

ский, поэт, живущий в США. Гениальный Кельт (Келя, как зовет его Майя

Никулина), Александр Верников, прозаик (блестящий), поэт и фитофило-

соф, эксперименталист, ориентолог-индолог, кастанедовед и майяникули-

налюб (один из ближайших сегодня друзей Майи Никулиной), человек,

написавший  свою  Нобелевскую  лекцию  за  несколько  десятилетий  до

получения/вручения ее, друг Бориса Рыжего и мой друг-враг (его слов-

цо), полиглот, точнее полилингвоэтимолог, автор финно-угорского эпоса,

в сущности очень добрый и нежный человек. Наконец Майя Никулина

дважды познакомила нас с Решетовым. Оба раза в присутствии обоих и

оба раза в частичном – по очереди – отсутствии одного из нас.

Майя Никулина, как я это вижу и понимаю сегодня, ценила и любила

всех: все мы (и вместе с ней) представлялись ей невероятным, огромным,

380

беспредельным совокупным талантом-гением. Мы часто вспоминаем те

годы и всех, кто был с ней, с нами, с кухней-академией, с домом Майи.

В сущности, дом остался: просто он разросся до размеров города, обла-

сти, края и страны – до тех пределов, где находятся наши.

Майя  Никулина  любит  людей  красивых,  сильных,  героических.

Естественно,  красота,  сила  и  героизм  могут  быть  разного  рода:  красо-

та души, например, сила духа, характер или тихий, незаметный героизм

человеческого существования в полупогибшем быту, в разваливающей-

ся стране, в «живых» и глянцевых картинках «современной» культуры.

(С  культурой  вообще  происходят  странные  вещи,  вернее,  с  восприяти-

ем  ее  и  пониманием:  во-первых,  появились,  оказывается,  потребители

культуры, а сама культура рассматривается как товар; во-вторых, вдруг

из культуры стали выделяться некие субкультуры – байкеры, рэперы, го-

мосексуалисты, бойлаверы, хипхоперы и проч., – скоро, видимо, объявят

о существовании сублитератур и субпоэзий). Знаю, как Майя Петровна

к этому относится, как остро и глубоко переживает «эпоху» посткниж-

ной культуры, или посткнижности, прямо говоря – бескнижности, без-

книжности. Она трезво смотрит и оценивает современный мир – и как

историк, и как мыслитель, и как культуролог, и как геолог, и как филолог,

и – главное – как поэт. Прогнозы здесь невеселые. Расчеловечивание че-

ловечества продолжается.

Человеческое  время  циклично:  это  проявляется  и  в  поколениях,  и

в биологическом возрасте человека, и в смене частей дня и времен года,

и  в  чересполосице  несчастий  и  удач,  и  в  перемене  настроения,  психо-

логических и эмоциональных состояний. Поэзия Майи Никулиной, весь

свод ее лирики представляет собой очень сложный поэтический-душев-

ный-языковой поток, влекущийся и влекущий мощно вперед и вверх, и

содержащий в себе водопады, омуты, водовороты (стиховороты). Именно

последние внедряют в поэтический континуум и взлет Никулиной циклы.

Циклы стихотворений (их несколько, и о них мы поговорим позже). Здесь

же хотелось бы упомянуть (но не более того) цикл стихотворений (с по-

священием и без), обращенных к Геннадию Шнайдеру, близкому другу

(ныне  покойному)  Майи  Никулиной.  Геннадий  Шнайдер  (я  никогда  не

видел его – не судьба) для меня – миф. Вернее, человек-миф. Как Одис-

сей. Ростом под два метра. Красив. Телосложение бога. Древнегреческо-

го. Крымец (а Крым – «Древнегреческая Колыма» – для Майи не просто

родной – он ключ ко всем временам: историческим, культурным, мифо-

логическим, художественным, – одним словом ключ к вечности [и – от

вечности]). Познакомились они в Крыму. Потом Геша (так его до сих пор

381

зовет Майя Петровна) часто наезжал в Свердловск (он учился на заочном

отделении истфака).

Г. Ш.

Любовь моя бедна –

Не дарит, не карает –

Последняя – она

Всегда такой бывает.

Она была такой

Всегда. Да мы не знали,

А мы ее порой

Случайной называли.

Не зла, не хороша,

С начального начала

Как старшая душа

При младшей продышала.

Высокие дела

И вечное сиротство

Она перемогла

По праву первородства.

Не слава, не слова,

Не подвиг, не награда,

Она еще жива,

Когда другой не надо.

Она в последний час

Присядет к изголовью,

Она и после нас

Останется любовью.

Задумаешь понять,

Да по ветру развеешь.

Затеешь вспоминать –

И вспомнить не успеешь.

Это стихотворение метаэмоционально насквозь: оно не о любви и не

про любовь. Оно есть само по себе вещество любви. Язык в нем свобод-

нее, вольнее и многозначнее птичьего щебета, посвиста ветра в осенних

голых  плетях  виноградника.  Это  уже  не-язык,  но  чистые  смыслы,  точ-

нее – их мышцы. Мышцы смыслов: сила невероятная сталкивает конец