Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

бирь»,  а  стало  быть,  в  Монголию,  в  Китай,  в  Японию  –  в  Азию,  но  и

другой проем – окно не окно, но уж колодец-то точно, – в недра, в зем-

лю, в планету, в которой спрессовано, скоплено и представлено практи-

чески все, что может существовать в ближней и дальней природе Кос-

моса.  Многие  годы  своей  жизни  Майя  Никулина  посвятила  изучению,

осмыслению и освоению всего, чем держится Урал как опора страны и

Европы, – горé, камню, пещере и мастеру. Поэт как ученый и мыслитель

познает значение (физическое, астральное, духовное и метафизическое)

тверди – тверди небесной, сухой и тверди иной – водяной, способной вы-

держивать давление камня, тела и души. И здесь невозможно отделить

стихи от трудов того же автора, но уже историка, геолога, мифолога, пи-

сателя, публициста – вообще словесника, естествоиспытателя и гумани-

тара в одном лице. Правда, в стихах все это звучало, мучилось и пело

с самого начала:

430

Укротив высокий дух

Только жаждой беспредельной,

Только вытянувшись в слух,

В горло дудки самодельной,

В гуще каменных венцов

И негреющей соломы,

Распознав, в конце концов,

Утварь брошенного дома,

Обратившись в кровь и мел,

Перепрев под общей крышей

Вместе с теми, кто сгорел

Или в землю, или выше,

Только вытянувшись в нить,

В корень яростный врастая,

Ты сумеешь различить,

Как молчит она, рожая, –

Треск сухого полотна,

Шелест шелка, скрежет жести, –

Ты услышишь, как она

Гладит слово против шерсти <…>

Именно слово более всего – по природе своей метаморфной (то есть

долго, мучительно появляясь и преображаясь, существуя и работая) – со-

звучно камню. Майя Никулина создает удивительный логический, физиче-

ский и духовный эллипсис из камня и звука, и ей это удается, т. к. волшеб-

ная совместимость слова и камня зиждется на взаимодополняемости этих

явлений: у слова быстрая, очень подвижная форма (грамматика, словоиз-

менение) и «медленное» содержание, нуждающееся в контексте и в душе,

а у камня, напротив, медленная, почти постоянная (на глаз) форма и очень

динамичное, «скоростное», перенабитое информацией и красотой содер-

жание. Камень – гора – пещера – мастер (по одноименной книге М. Нику-

линой) – это формы вечного существования слова («камень»), семантики,

смысла, мысли вообще («пещера») и духа, души («гора», «мастер»).

Концептуально поэзия Майи Никулиной основывается не на обще-

принятом единстве жизни – смерти – любви (хотя – и это является струк-

турно  необходимым  и  неотъемлемым),  а  на  природном,  космическом,

добиблейском хронотопе гора – суша – вода, то есть Урал, Египетская

пустыня, Таврическая степь и Эгейское, Средиземное, Черное моря, ког-

да в сознании сталкиваются и, дополняя друг друга, наплывая и наступая

431

друг на друга, соединяются и живут горы и две равнины – морская и зем-

ляная:

…и просто выйти к южному крыльцу

И разглядеть в смятении туземном,

Что небо общее над морем Средиземным,

Как зеркало приподнято к лицу…

Или:

Ну где еще о Греции мечтать,

Когда бы не Россия…

И:

Ох, матушка моя, холопка и кацапка,

Таврических степей двоюродная бабка…

И наконец:

И все-таки счастливо жить одной,

Не чувствуя подвоха и обмана,

Соседствуя с Овидием, зимой,

У долгих вод Днестровского лимана…

Поэтический и человеческий талант Майи Никулиной настоян этни-

чески на нескольких кровях, но первоначально был он задуман, сотворен

и протянут из XX века в XXI-й силою сплава четырех земель (Египет,

Греция, Крым, Урал) и четырех времен (древнейшее, античное, русское

прошлое  и  российское  настоящее).  Такое  сложное  единство  историче-

ского времени и реального пространства обеспечивает наличие в поэзии

Майи Никулиной невероятно чистого, светлого и энергетически мощного

художественного хронотопа:

Не какие-то грозные вехи –

Мелкий камень да козьи орехи

Да прибитая пылью зима.

Околоток античного мира,

Вековая провинция – Тира

Древнегреческая Колыма…

Пространство и время, по М. Никулиной, едины, непременны и обя-

зательны для живых, живущих в любое время и в любом пространстве:

Мысли приходят высокие, как журавли,

Строятся клином и тянутся письмами с Понта…

432

Здесь М. Никулина возвращает «русскому» журавлю (как устойчи-

вому  символу  славянской  осени-весны)  его  повсеместную,  природную

«прописку»  –  африканскую,  греческую,  крымскую,  уральскую.  В  этом

выражается уникальная способность М. Никулиной, обобщая, уточнять,

или, уточняя, обобщать. Такова природа поэтического называния не изо-

бражать и подражать (по Аристотелю), а творить, делать из ничего, из

воздуха – вещь, и наоборот, из вещи – мысль и чувство:

Темна душа. Но истина проста –

Сядь на траву, дыши ребенку в темя,

И свяжется разорванное время,

И вещи встанут на свои места…

Такое свойство русской поэзии – творить (греч. poieo – творение), со-

единяя в одно целое эстетику и этику. Эстетика М. Никулиной абсолютно

этична,  совестна  и  сильна  правдой  жизни,  смерти  и  любви.  Этическая

эстетика позволяет поэту возвышать мысль до метамышления, а чувство

углублять и просветлять до метаэмоции:

Судьбу не пытаю. Любви не прошу.

Уже до всего допросилась.

Легко свое бедное тело ношу –

До чистой души обносилась…