Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

Ю. К.: Мама была тоже благородного происхождения?

М. Н.: Мама была из дворянства.

Ю. К.: Маму как звали?

М. Н.: Маму  звали  Нина  Викторовна.  Да  ты  что,  у  бабушки  даже

где-то имение есть. Я не стала узнавать, потому что моя родная бабушка

умерла здесь в войну, а двоюродная осталась… Красавица была неверо-

ятная. Ю. К.: Как вы попали вообще сюда?

М. Н.: Сейчас расскажу. Моя бабушка только за три месяца до смер-

ти нарисовала мне схемку, сказала, что вот там твой дом, сходи, посмотри.

Я нашла его, и даже внук Гришенька маленький там у меня сфотографи-

рован. История нашей семьи, что со стороны отца, что со стороны мате-

ри, мне ужасно нравится. Они разные, ибо в южной истории сплошные

безумные страсти, испанский роман можно написать. А здесь столбовой

эпос,  сплошное  мужество,  терпение  и  служение.  Отец  никакой  другой

земли не хотел признавать и вообще видеть не хотел. Тем не менее он три

года подряд ездил в Крым и жил там. Это очень интересно, это у меня

описано как раз в «Месте». Значит, такова была судьба. И история их…

Ну понятно, кто живет в Севастополе? Это флот. Там другим людям и

делать нечего. Поэтому там были те люди, которые жили при флоте.

21

В начале XVIII века, когда к Петру I в армию служить приходили

многие европейцы, был один серб по фамилии Христиан ович или Хри-

сти анович. Он служил в армии и заслужил имение. Моя прабабушка была

последней сербиянкой. До нее они женились только друг на друге. Исто-

рия того, как она вышла замуж за прадеда, совершенно потрясающая. Вся

их история полна немыслимых происшествий. Прямо роман на романе.

Она была очень красивая, вполне обеспеченная, с имением, с при-

даным и так далее. А прадед ехал к месту службы, и какой-то товарищ

уговорил  его  заехать.  Это  было  еще  тогда,  когда  память  о  Крымской

 войне держалась и почиталась. И в доме собрались, значит, какая-то тет-

ка, какие-то барышни, накрыли на стол, и моя прабабка, царственной со-

вершенно внешности – у Маши ее глаза. Она выходит, и получилось, что

с некоторым опозданием, все уже рассаживаются за стол.

Самое  удивительно  что:  ведь  у  меня  еще  есть  брат  и  сестра.  Все

семейные  предания  и  рассказы  были  переданы  моей  бабушкой  только

мне. И когда бабушка умирала, сказала: все фотокарточки отдайте Майе.

И даже все, что было у моих брата и сестры, – все это отдали мне. И все

это у меня хранится, все послужные списки деда и так далее. Ну вот.

И поскольку моя прабабка вышла несколько позже, она была смуще-

на и за обедом не принимала участия в разговоре, – а то подумают, что

барышня невоспитанная, чуток задержалась, или, напротив же, каприз-

ница. И все пообедали, пошли пить чай на террасу или в беседку, я уже не

помню, и когда все поднялись из-за стола, прадед мой, по фамилии Алек-

сандров, обращается к отцу, к сербу-то, Христи ановичу-Христиан овичу,

и просит руки и сердца его дочери. Отец барышни был совершенно сму-

щен, потому что так не делается, это почти неприлично. И он, не желая

ставить  этого  молодого  человека  в  неловкое  положение,  стал  говорить

о том, что, дескать, мы об этом еще и не думали, я, мол, и сам еще хоть

куда, – а он был давно уже вдовец. И тут встает моя прабабка, сербиянка,

и говорит, что она согласна. Он был совершенно некрасивый. Она – не-

мыслимая красавица. Он был русский. Она была первой сербиянкой…

Ю. К.: Она  была  первой  сербиянкой,  которая  нарушает  традицию

этнических браков…

М. Н.: Да, вот так.

Ю. К.: Я все время удивлялся: ты все время переводила сербов…

М. Н.: Сербов я люблю. Юр, я тебе сразу скажу, во-первых, сербы –

они  красивые.  Если  так  сказать,  самые  красивые  мужчины  в  Европе  –

конечно, славяне. Притом славяне северные, это мы, и славяне южные,

это сербы. Понимаешь, в них есть воинственное, орлиное. Это первое.

Второе. Юр, ну ты же помнишь историю Великой Отечественной войны:

22

с фашистами сражались только Советский Союз и Югославия в лице сер-

бов. Там были всякие события, всякие темные стороны. Только сербы.

Сербский поэт, которого я много переводила, мне однажды сказал: «Ну, я,

Майя, уже вообще не знаю, что я написал, а что – ты». Потому что он сам

партизанил.

Ю. К.: Это Цирилл Злобец?

М. Н.: Да, он очень интересный был.

Ю. К.: Ему сколько лет?

М. Н.: Да его уже нет, наверно, он меня постарше. Он воевал, а я

в  войну  дитя  была.  Наверно,  уже  нет  его.  Но  они  успели  еще  сказать

нам: видите, что происходит с нами? На нас пробуют, на вас отработают.

Ты что, это правда! Не далее как в это лето на Крите мы сидели в малень-

ком таком населенном пункте. Там ведь деревней назвать нельзя, потому

что все каменно, красиво, это у нас деревни. И подходят два товарища и

начинают с нами разговаривать. И я у них спрашиваю: а вы по-русски

говорите, почему вы по-русски говорите? Вот вроде бы как не могу я ска-

зать, что вы из России. Так этот серб!

Ю. К.: Мы  остановились  на  сербах  и  на  твоем  детстве.  В  четыре

года ты начала читать. Открытие Лермонтова. Но я задавал тебе вопрос,