Бешеный шарик

Пакеты с едой стали регулярно появляться в их доме. Несколько раз в месяц Дюна уезжала в серебряном автомобиле и всегда возвращалась с чем-то действительно ценным. Они никогда не обсуждали тему ее странных исчезновений. Все расставило на места шокирующее заявление Дюны:

– В конце года я рожу ребенка. – сказала она, – И эта ляля будет хорошо нас кормить. Мы будем жить по-другому. Нам будет очень хорошо. Ты с нами?

Уинстону показалось, что он принял решение задолго до этого дня.

– Я с вами.

Глава 6. 2092

1

«Сколько себя помню, я испытываю щемящую тоску по человеку, которого не знаю. В моей памяти нет ни одного воспоминания о нем или о ней, ни малейшей зацепки. Все очевидное говорит мне, что нет, и никогда не было этого человека, а что-то маленькое и хрупкое внутри меня кричит о том, что он был. Или она…

Идут годы. У меня есть ты. Единственная, кто в силах заполнить мою пустоту. И я благодарен тебе за это. Благодарен вовек. Но эта проклятая тоска никуда не уходит. Хрупкая, но живучая зараза. Я не хочу с ней жить, но внутренне понимаю и почти смирился с тем, что умру с ней, в неведении, как полный дурак.

Мне так хочется узнать, кто это. Кого мне так не хватает. Что это за человек. Существует ли он. Если существует, то жив ли он. Мне хочется встречи, но в то же время я очень этого боюсь. Мы тоскуем за теми, кого потеряли. Я боюсь, что не найду или найду не то, что искал…или найденное мною будет самым большим моим разочарованием. Тяжело все это. Я очень устал».

Закончив запись на остатках штукатурки в его крохотной комнатке, Уинстон бегло пробежался по кривым линиями своего почерка. Это было его очередное обращение к любимой женщине через письмо самому себе. Столь отчаянное занятие приносило в его хрупкий внутренний мирок короткое спокойствие. Неизменно, все его письма к возлюбленной Дюне уничтожались в первые пять минут, после прочтения.

Настал момент, когда Уинстону предстояло серьезно поговорить с сыном. Винсент окончательно вышел из-под контроля матери, и попал под опасное влияние группы подростков, о которых ходила дурная слава. Не дожидаясь «Дня неограниченных прав», молодчики проявляли насилие над своими же людьми. Спускать пар в «грязных» районах они боялись – государственные военные патрули жестко пресекали любые стычки между представителями обеих зон в первую же минуту несанкционированной схватки.

Винсент надолго пропадал из дома и возвращался под покровом ночи, неумело прикрывая сильные побои. Сопоставив факты, Уинстон понял, что Винсент участвует в ночных набегах на кварталы «нейтральных» – людей, которые не принимают участия в общей подготовке к 22 марта. Уже не первый месяц ходили слухи, что «нейтральных» истребляют, как «вонючих крыс». Прогулки по тем районам не приветствовались уважаемыми людьми, а убийства, поставленные на поток – не осуждались.

Уинстону было стыдно и горько, что его сын слишком рано стал убийцей. Он все чаще думал про себя, что его жизнь сложилась бы более ровно и удачно, не имей он семьи. Все же, долг отца вынуждал его прибегнуть ко всем вариантам, способным повлиять на сына и спасти юному глупцу жизнь. Единственным выходом казался доверительный разговор двух взрослых мужчин. Но в их диалоге сразу что-то пошло не так.

– Ты стоишь передо мной, как шлюха, которую до полусмерти оттрахал целый свет и…просишь меня! Меня! Я знал, что так будет, и хотел этого. – с наигранным пафосом произнес Винсент. – И ты стоишь передо мной, как шлюха…

– Можешь не продолжать. – едва сдерживаясь сказал Уинстон.

Лицо Винсента мгновенно окрасилось багровым оттенком концентрированной подростковой ярости. Он был готов позволить себе самый грубый поступок по отношению к отцу, но пока ограничивался вербальными атаками. Тем не менее, узловатая кисть его жилистой ручонки нарочито, словно играя, демонстрировала опасный, идеально отполированный и хорошо наточенный нож.

– Я пойду на субботнее пиздево и окажусь в эпицентре схватки. Этот нож будет вспарывать брюхо каждого помеченного уебка, который окажется на моем пути. Я устрою кровавый конвейер и уважаемые люди высоко оценят мой вклад в чистоту Эшенленда. Отсоси, сухожопый!

Уинстон смотрел на сына изумленными глазами. Он пытался оградить от опасности и оставить под своей опекой принятого им как родного, но по факту абсолютно чужого человека. Его сбивали с толку противоречивые ощущения, но все же Уинстон не прислушался к голосу чувств, в очередной раз, доверившись разуму.

– Почему все так? – с искренним недоумением спросил он. – Почему ты так грязно выражаешься? Не уважая ни меня, ни мать, ни стены своего дома.

– Стены, обосранные тараканами и углы, замощенные сухими трупами пауков, ты называешь моим домом?! Вся жизнь прошла в атмосфере нищеты и грязи! Год за годом я утопаю в говне! Как результат – прощай здоровая психика! Теперь я такой, какой есть. Смиритесь, суки!