Вторые, кто пострадал от строительства – это молодые мамы с колясками.
Вообще-то, пресса говорит, что страна вымирает, но если судить по нашему двору, пока – нет.
Собираются молодые мамочки, многих из них я помню еще совсем детьми, и, со своими детишками, помещенными в первом пассажирском транспорте в жизни детишек, отправляются куда-то со двора.
И момент, когда формируется эта группа, просто замечателен.
Все – и дети, и мамы – такие красивые, улыбающиеся.
И не поймешь, что вызывает большую радость – малыши, пытающиеся что-то сказать так, чтобы поняли родители, или родители, пытающиеся говорить так, чтобы их поняли малыши.Я вообще, очень люблю детей.
– Это от того, что понимаешь, что перед ними стоят не выдуманные проблемы, – сказал мне как-то мой друг, художник Андрей Каверин, заехавший из Москвы в наше примосковье для того, чтобы выяснить – нельзя ли платить «интегрированный налог за дифференцированную в различных субъектах федерации реализацию продукции».
«Продукцией» назывались его картины, проданные в нашем художественном салоне, а «различными субъектами федерации» – Москва и Московская область.
– Надеюсь понятно, почему я называю чиновников иностранцами? – сказал я Андрею в тот раз.
Не помню уже, в тему или нет…Я люблю детей настолько, что меня даже члены союза художников не раздражают – и с теми, и с другими, я легко нахожу общий язык потому, что отношусь к ним серьезно, как к взрослым.
Только, стараюсь не использовать не понятных им слов.
Думаю, они относятся ко мне так же – во всяком случае, когда видят меня – улыбаются и лопочут что-то не членораздельное.
Впрочем, это – очередное отступление.
А не наступление.Однажды я стоял у окна и смотрел на колясочных мам, и, наверное, в моем лице было что-то такое, что сидевший у меня Вася Никитин сказал:
– Любишь детей?
– Люблю.
– Я тоже.
Без детей нельзя было бы любить взрослых…Вот среди этих мам, я впервые и увидел ее.
И обратил на нее внимание даже среди остальных красавиц.
А вообще-то, наш двор иногда смахивает на Голливуд – или действительно, молодые женщины стали красивее, или я стал таким старым, что мне уже все нравится…Первое, что я не мог не заметить ни как мужчина, ни как художник, это была ее гармоничность. Не худая и не полная, очень стройная, с ногами такой длинны, что их длиннота не бросалась в глаза своей модельностью, а позволяла просто любоваться ими.
Судя по всему – мужчины вообще, сентиментальнее женщин – не разу не встречал женщины, сказавшей, что у ее соседа красивые ноги…
Поначалу, я не сообразил, что у нее большая грудь потому, что она сама кормит ребенка.
Одета она всегда была очень строго, но не ханжески.
Так одеваются женщины, хорошо знающие, что им к лицу.
И умеющие этим пользоваться.
Да и то сказать – если женщина не умеет пользоваться тем, что знает, то какая же это женщина?Не то, чтобы она производила впечатление женщины, обладающей сильным характером. Просто она была блондинкой.
И это заставляло задуматься о том, какой у нее характер на самом деле?
Как и всякий мужчина, я не раз слышал и повторял анекдоты о глупости блондинок.
До тех пор, пока однажды художник Григорий Керчин не сказал:
– Ни один мужчина не назвал блондинку дурой в тот момент, когда та начинала раздеваться.