Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Следующая фобия связана с появлением в российском политическом и общественном дискурсе на центральных позициях понятий «суверенитета» и «безопасности». С одной стороны, суверенитет государства, обладающего самым большим в мире ядерным арсеналом, вообще не может рассматриваться как нечто неочевидное. Никто сегодня не проговаривается о планах агрессии против России; единственная угроза для ее территориальной целостности в 1990-е и начале 2000-х гг. имела внутреннюю природу. Суверенитет, понимаемый как монополия на насилие или на исключительные действия[954] (т. е. на волюнтаристские решения, добавим мы от себя) в современной России существует в одной из самых явных форм: с каждым годом государство все менее утруждает себя, объясняя те или иные свои действия правовыми нормами. Захваты чужих территорий и экспроприация бизнесов у собственных граждан, профанизация электорального процесса; отправка за решетку (в том числе и несколько раз подряд[955]) за несовершенные преступления[956], чуть ли не открытое функционирование «фабрики наемных убийц», действующих в стране и за рубежом[957], — если все это для власти кажется нормальным, то о каких угрозах ее суверенитету сегодня можно говорить? С другой стороны, риторика «безопасности», которая на протяжении многих лет была главным слоганом Кремля, выглядит еще более оригинальной и странной. Мы не будем в очередной раз повторять, что основную угрозу для России сейчас представляют возможные ответные меры тех стран, которые обеспокоены ее безрассудным внешнеполитическим курсом; отметим два других обстоятельства. Во-первых, безопасность в современном мире практически недостижима: чем больше прогрессирует глобализация, тем с большими рисками сталкиваются все страны — и ведущие, и периферийные. «Продавать» безопасность привлекательно, но данного товара в наличии попросту не существует[958].

Никакие инвестиции в силовиков и никакие рамки в метро и аэропортах в сегодняшней России не гарантируют от инфильтрации террористов. Никакие вложения в развитие российских ВПК и ядерной энергетики не станут препятствием для техногенных аварий и катастроф. В риторике западных правительств эта тема возникает периодически, но «исчезает с радаров» за считаные месяцы — все прекрасно понимают, что власть не может обеспечить необходимых гарантий, и постепенно уводят тему в тень до новых подобных же случаев. Во-вторых, что, на наш взгляд, куда более примечательно, безопасность и подлинный имперский дискурс сочетаются очень плохо. Любые имперские предприятия — от римских завоеваний до европейской колонизации — были исключительно рискованными. Потому неслучайно в успешных империях воспевались героизм, риск и жертвенность — но не безопасность и спокойствие. Упор на «безопасность», сделанный российскими властями начиная с середины 1990-х, четко свидетельствует о том, что система очень боится дестабилизации и на подсознательном уровне понимает, что современная российская имперскость скорее обращена внутрь системы, будучи ориентированной на подавление собственных граждан, чем направлена вовне, где могли бы возникнуть подлинно имперские проекты.