Бесконечная река

Панину хотелось смеяться и плакать одновременно. Все как тогда, в тот стершийся из памяти злосчастный день, когда он стоял, по своему обычаю зажмурившись, над остывающим телом зверя, из беспалой кисти хлестала кровь и ничего нельзя было исправить, просто открыв глаза… Он воздел руки над головой, словно мифический пророк, которому боги не ко времени припомнили грешки молодости.

— Ни хрена я не могу, — сказал он.

Жалкий убогий калека в пустой жестяной банке. Не нужно было все это затевать. Нужно было спокойно досиживать точно в такой же емкости на забытой человечеством зеленой планете, дышать, есть, пить, ничего не делать и ничего не ждать.

Последнее чудо

— Чтоб оно все сгорело, — пробормотал Панин, натягивая на голову капюшон и таким нехитрым способом навсегда отгораживаясь от мира с его дурацкими злыми шутками.

«Вначале высплюсь, — думал он сердито. — Затем сожру последний пирожок и… и надо как-нибудь пристойно закончить эту историю».

Ему предстояло найти способ оборвать свою жизнь до того, как она превратится в ад. Пока никакие продуктивные идеи на сей счет его не посещали.

«Возможно, я сумею взорвать корабль…»

Холодная волна накатила на него сзади, пронизывая до костей, замораживая кровь, обращая черные мысли в хрупкое стекло. Это было неожиданно, и он не успел подготовиться, а уж тем более сопротивляться. То же отвратительное бессилие, та же тоскливая тряпичная слабость. И те же мерзкие электрические судороги в каждой клеточке. Как тогда, в лапах Мусорщика.

Но сейчас это был Смотритель.

Подкрался сзади и заключил в свои ледяные объятия.

Кажется, он уловил последнее сокровенное желание и приступил к его воплощению.

Если это была смерть, ей стоило бы проявить чуточку уважения к жертве. И… поторопиться.

…Где та река, по которой плыла ореховая скорлупка с парусом?..

Теперь Панин видел себя со стороны. Нелепую куклу, закутанную в розовое тряпье, наполовину укрытую бесформенным лоскутом, лоснящимся, грязно-синим в белый горошек. Зрелище, лишенное всякого намека на пафос. Несообразная инсталляция бездарного авангардиста. Все чувства, добрые и злые, отступили, должно быть — целиком выпали на долю несчастной материальной оболочки. Как и прочие житейские неприятности. Освободившийся от телесных уз чистый разум мог невозбранно заниматься тем, для чего, собственно, и существовал: созерцать и осмысливать.

Созерцать было нечего. Следовательно, и пищи для осмысления оказалось негусто.

Окончательно разорвать нити, связывавшие с бренными останками в кресле, и унестись в самостоятельное странствие по волнам эфира — это даже не смерть. Это нечувствительный переход между разными состояниями. Странно, как Панин раньше о таком не задумывался. Это избавило бы его от стольких сложностей. Всему виной оковы тела, они диктовали неверные решения и неправильные шаги. Давно следовало бы разбить эти оковы…

Вначале вернулось чувство адского холода. Затем нервная боль в трепещущих мышцах. Перехваченное горло и пересохшие глаза. Ничего нового.

А затем все отступило.

Панин рухнул лицом на пульт, словно из него вдруг выдернули позвоночник. Едва успев в самый последний миг инстинктивно опереться ладонями.

Обеими ладонями. Левой и… правой.

Прошло столько лет, а он до конца не свыкся с увечьем. Часто случалось, что по старой памяти Панин совершал какие-то действия, в которых требовались две ладони. Толкнуть перегородку. Подхватить что-нибудь тяжелое. Наконец, подпереть голову в задумчивости. И тогда он попадал впросак. Никто не видел его оплошности. Со временем и он перестал о том заботиться…

Панин поднес правую ладонь к лицу желая удостовериться, что это не мираж. Не без усилия воли пошевелил пальцами. Мозг давно смирился с фантомными ощущениями в отсутствующей конечности. Теперь ему предстояло заново свыкаться с их реальностью.

Пальцы подчинялись, хотя и с некоторой задержкой. Все выглядело немного нереальным: кисть двигалась, шевелилась, но не ощущалась телом. Словно цветная объемная картинка. Точная искусственная копия живого органа.

Впрочем, не такая уж и точная…

— Это даже забавно, — сказал Панин и огляделся, ища глазами Смотрителя.

Того нигде не было.

— Все равно спасибо! — воскликнул Панин и, усмехнувшись, помахал отсутствующему собеседнику своей новой рукой.

Затем опустил ее на пульт. Гладкая поверхность отозвалась в кончиках пальцев отчетливым, хотя и несколько искусственным ощущением. К этому следовало привыкнуть. И вернуть мышечной памяти былую уверенность.

Панин медленно проделал несколько синхронных пассов над пультом. Потом ускорил темп.

Все было хорошо. Слишком хорошо. Никто на такое не рассчитывал. Еще одно чудо в его копилке. Возможно, последнее.

«Я не стану об этом думать сейчас, — мысленно решил Панин. — Я вообще об этом не стану думать».