Бесконечный спуск

Внимание Комарова привлекла скульптура, которую он, казалось, уже видел где-то в городе-лабиринте. Это была зловещая женская фигура с худым лицом, впалыми щеками на вытянутом безволосом черепе. К двум ее тощим сосцам припадают волк и шакал, причем и в том, и в другом, в их гладких головах с прижатыми ушами, несмотря на собачий облик, сквозит что-то змеиное…

Перехватив взгляд Комарова, Брахман воскликнул:

— Это наша капитолийская мать. Ты не видел ее раньше? Такие скульптуры стоят во многих служебных помещениях.

— Я ничего не слышал о ней или забыл, — пробормотал Комаров.

— Это богиня-бездна, — пояснил Шапошник, — члены Ордена называют ее еще Матерь-Погибель… Именно от нее должен произойти Великий Чистильщик этого искривившегося мироздания, наш последний Избавитель.

Слово «избавитель» художник произнес с благоговейным чувством, при этом глаза его вылезли из орбит сильнее обычного.

Режиссер обратился к художнику:

— Покажи ему свою новую работу…

Шапошник чиркнул спичкой и закурил. Затем подвел гостей к мольберту. На холсте грандиозные леденящие душу здания, чем-то напоминающие архитектуру Ликополиса, поднимались и взвинчивались вверх, как готические стеллы, шпили, фиалы, вырастая прямо из кровавого месива… В месиве угадывались события правежей и пыток, просматривались ревущие рты, переполненные расплавленным металлом внутренности жертв, растопыренные конечности насилуемых узников, насаживаемых на прутья или на толстые древки, вспухшие свежие рубцы на телах истязаемых, расчленёнка трепыхающейся плоти…

— Вот что значит этот город! — произнес художник торжественно. — Именно здесь я смог найти то, ради чего мое «я» существует… Именно здесь у меня есть та натура, ради которой стоит писать.

Комаров с неприязнью взирал на двух служителей муз, помешанных на каком-то сладострастном чувстве безобразия. Очевидно, их путь здесь служил продолжением их же поисков на Земле. То, что они при жизни лишь украдкой нащупывали, тамошний их идеал здесь заострился и стал выпуклой явью.

— Даже вице-магистр Ордена испытал высочайшее наслаждение от его полотен, — доверительно проговорил режиссер. — У тебя, Шапошник, не сохранилось ли копии того портрета, который купил господин маршал?

— Да, — ответил художник, и глаза его лихорадочно заблестели.

— Сейчас ты увидишь картину, от которой веет энергией Великого Деструктора, — простонал Брахман.

Стремительно пройдя в глубину студии, художник отдернул полог и стал переставлять несколько рам с натянутыми холстами. Наконец, он вынул оттуда подрамник и поставил его к входу в мастерскую. Оба они, и режиссер, и автор картины, тут же позабыв про Комарова, жадно впились своим взорами в плоскость холста. Их фигуры изогнулись в каком-то необъяснимом раже.

Комаров не ждал ничего хорошего от этого зрелища. С опаской он был вынужден бросить взгляд на картину. Она оказалась портретом не человека, а какой-то сущности, явно разумной, можно даже сказать, мудрой. Лик ее напоминал лик рептилии: не высокий, а скошенный, далеко уходящий к затылку лоб, слоистый благодаря многочисленным складкам морщин. Кожа была отвратительная, вполне такая, какая и должна быть у ящера, местами вспученная, покрытая бородавками, пестрыми пятнами и белесыми волосками разной длины. Взгляд его не выражал ни злобы, ни доброты — это был холодный, расчетливый, пронзительный взгляд, который, казалось, смотрит не с картины, а откуда-то из глубины самой последней бездны. В нем был намек, что его хозяин все знает, всех видит насквозь, и при этом в нем не было и тени умиротворения, спокойствия, наоборот, — он как будто разбирал тебя на кусочки, на косточки…

Комарову же казалось, что есть что-то неуловимо сродное между этим существом и тем карликом, что являлся ему в галлюцинациях.

— Кто это? — почти что прорычал он, после чего художник и режиссер оба вздрогнули и пошатнулись. Они и впрямь совсем забыли про Комарова.

— Это Великий Господин? — спросил Комаров.

Режиссер приложил к губам палец и шикнул на Комарова.

А художник, вместо того чтобы ответить, зашелся приступом глубокого кашля, выворачивающего его бронхи. Он весь содрогался от кашля, на губах его выступила кровь. Он с трудом вытянул откуда-то несвежую тряпку и стал промокать рот. Крови становилось все больше. Наконец, художник махнул рукой и ушел в глубину студии. Там он отнял тряпку ото рта и стал размазывать кровь по еще не тронутому холсту, приготовленному для работы. Что он задумал, было непонятно. Но его кровь как будто придавала структуру будущему творению…

Комаров не отставал от Брахмана, пытая его, что это было на картине. Наконец, Брахман сдался. Он зажег огарок свечи и стал рассматривать книжные полки на стене мастерской.

— Где-то здесь была книжка про них…

— Про кого? — спросил Комаров.

— Про них, про драконов.

На поиски книжки ушло довольно много времени. Надо признать, неслабую библиотеку собрал Шапошник, а Брахман, судя по всему, ее тоже потихоньку изучал.

«Книголюбы чертовы!» — выругался про себя Комаров.