Бесконечный спуск

— Помните булгаковского Мастера? Мсье Воланд читал роман Мастера с явным почтением, можно сказать, изучал… Но и Обманщик, единственный Сын Вотчима, которого Сам Он кощунственно называл Отцом Небесным, украв тем самым имя нашего Великого Свободного Господина, — и Он тоже читал этот роман. Помните, посылал своего глуповатого апостола замолвить за Мастера словечко? Абсурдная, надо сказать, выдумка, как будто один из верховных аггелов станет слушать этого Шута, пришедшего не во имя свое, а во имя Врага-узурпатора.

Комаров не постигал всех подтекстов Шапошника, но чутьем он ухватывал, о чем идет речь.

— Настоящая власть не там, а здесь! Настоящая власть — это власть тьмы. Тьма древнее, изначальнее, могущественнее Вотчима-обманщика и всех его лживых приспешников. И сам свет есть не что иное, как один из аспектов великого хаоса. Подобно светящимся огням в болоте, так светят и светила в недрах великой тьмы. И все же в этом сюжете Булгакова есть намек на правду…

На этот раз Комаров всерьез заинтересовался. Шапошник, как ему казалось, был весьма умен, при этом он выворачивал черное в белое, а белое в черное, такова была его «идеология»… Комаров решился на новые вопросы:

— А зачем искусство? Зачем эти романы и ваши холсты? Это развлечение сильных, могущественных? Или это все же поиск ответов?

— Есть, есть даже в этом убогом человеческом мифотворчестве какое-то своеобразие, — задумчиво говорил Шапошник. — И оно совершенно недоступно стражам. Ни тем, вражьим, ни этим, нашим. Но лучшие из них любят это изучать. Ведь это очень интересно — это целый мир, и в нем игра теней и огней гораздо сложнее… причудливо преломляется и создает обворожительные узоры… При внимательном всматривании в этих узорах можно постигнуть те странные, невозможные прозрения, которые непонятно как люди испытывают. Они каким-то наитием, каким-то прыжком оказываются там, где их просто не может быть, и угадывают то, что им никак угадать невозможно. Они и сами-то не понимают того, что делают. А нам со стороны смотреть на это, изучать все это весьма поучительно… и больно… Потому что не должны они этого знать, не могут они этого знать!! Но каким-то образом узнают… угадывают…

— Но ведь и вы сам человек, были человеком, — недоумевал Комаров, слыша скорбную ноту в речах художника.

— Проклятье! — взорвался тот в ответ. — Что может быть паскуднее рода человеческого! Нет, мы были там пленниками, мы сидели в человеческой плоти как под замком и маялись там, затырканные невежеством и ханжеством толп и властей земных… Но в сути-то своей мы вовсе не люди! Слава Великому Свободному Господину!..

Режиссер и мэтр вновь закурили, а Комаров на этот раз отказался. Помолчав немного, Шапошник добавил:

— Иногда я думаю, что это предчувствие… Там, на Земле, наиболее чуткие, наиболее одаренные, те, кто там оказался по недоразумению, каким-то образом предвидят то, что может раскрыться только здесь… У них, что называется, Ликополис в крови… Вот они-то и улавливают на Земле его зов…

— Значит, Враг все-таки существует, Он не ничто, — проговорил Комаров. — А с чего вы взяли, что в Его селениях хуже, чем здесь? А может быть, лучше?

Крамольные речи ничуть не смущали художника и режиссера, можно было подумать, что они регулярно занимаются такими беседами и вербуют из номерных новых шакалов, перетягивая их на сторону тьмы.

— Там может быть и хорошо, — устало проговорил Шапошник. — Но не для нас… Если бы нас переместили туда, мы бы просто сгорели еще в преддверии от жутчайшей тоски… А здесь мы сохраняем свое лицо и в меру сил совершенствуемся… Здесь, в Ликополисе, каждый может развить в себе самые темные свойства и черты, до конца реализовать свою индивидуальность. Мы стоим на пути бесконечного растворения. Именно в этом мы и бессмертны. Мы мечтаем раствориться в лоне первозданной тьмы. Мы не хотим чистой, окончательной смерти, ведь смерть эта — всегда рождение в новую жизнь… Это-то и страшно…

— Но ведь среди людей вы же не всех ненавидели? У вас там были родители, дети? — не унимался Комаров, он искал слабое место, куда можно было вбить клин, пытался нащупать брешь в странном умонастроении преисподнего философа.

— Родители! — воскликнул Шапошник. — Моя мать была, как потом выяснилось, психически больной. Она исподволь отравляла всю мою жизнь… О, сколько боли я испытал уже в зрелом возрасте, когда все это вскрылось!.. А отец, он стоил ее. Отец был призван Врагом изуродовать меня, сделать таким же, как он сам, извращенным тираном, истериком… В общем… Не было у меня истинных родителей, мой подлинный родитель еще не явился. Мы ждем его, это и есть наш Великий избавитель. Вот кто станет мне вместо Вотчима!

— Да уж, давайте не будем про это, — поддержал его Брахман. — Тема болезненная… Враг ведь как раз пускает в дело такие крючки против нас. В каждом сидит комплекс маменькиного сынка… От этого надо избавляться, друг мой! Наша сила и наша власть в том, чтобы попрать людишек, с их привязанностями. Наша сила в том, чтобы весь мир, с его отцовством и материнством, посылать вот куда!