Бесовская банда

Он возвращался в управление из судебно-медицинского бюро, где забрал экспертизу по последним обнаруженным трупам и долго обсуждал с опытным старым судебным медиком детали преступления.

Казалось, что эта экспертиза весила, как гиря, и тянула руку с портфелем к земле. Только тяжесть, понятно дело, была не физическая, а душевная. Вот к чему невозможно привыкнуть – это к таким экспертизам по трупам детей. Апухтин вообще с трудом представлял, до какой степени падения надо дойти, чтобы поднять руку на доверчивое маленькое существо, которое ждет от взрослых защиты, смотрит своими наивными глазками, еще не видевшими всей изнанки мира. Душегубы! Зверье поганое! Как же хотелось порвать на клочки этих негодяев… «Только ты найди сначала», – послышался голос разума.

Когда он ступил в арку, чтобы выйти в переулок, тут к нему и подвалила ростовская шушера в составе трех особей. Классическая такая шпана. Бушлатики и телогреечки на тельниках, расклешенные брюки, кепочки, фиксы, и на лицах глумливое выражение превосходства хищника над жертвой, с которой, прежде чем в нее вцепиться, и поразвлечься не грех.

– Э, нэпман сопливый, тебе пóртфель руку не тянет? – с широкой гадкой улыбочкой спросил мелкий, похожий на обезьяну заводила лет двадцати с сияющим от железных фикс ртом.

– Да и шляпа великовата, – подвякнул более объемный и плотный соучастник. – И лопатник толстоват.

– Так что будем совбура обезжиривать. – Главарь вытащил из кармана финку с самодельной наборной рукояткой, предмет гордости любого шпаненка.

«И откуда только слова такие. Совбур – советский буржуй», – усмехнулся про себя Апухтин, на которого начала накатывать холодная ярость.

Ох, и развелось этих подонков в последнее время, как крыс на помойке. К старым маргиналам и бездельникам прибавился молодой сброд, который стекается из самых глухих концов страны, деревень да поселков на новые стройки и заводы. И тащат они с собой самые гнусные традиции, типа: «бей его всем скопом, он с другой деревни!»

И как-то сошлось в этот момент в сознании Апухтина все в отвлеченной, холодной и завершенной схеме. И ощущение тяжести горя от детской смерти. И презрение к этой стае, которая готова ради прихоти и веселья вцепиться в глотку любому. Все это – отребье человеческое. Которому и жить незачем. Которое рано или поздно ограбит, убьет, принесет горе людям. И по большому счету топать землю вместе со всеми эта мразь не имеет никакого права.

И он начал действовать автоматически, а какая-то часть его сознания просто фиксировала и просчитывала ситуацию. Получалось все споро и умело. Постоянно на полигоне у него револьвер путался и цеплялся за одежду и кобуру. А сейчас движения были плавные и умелые, как у ковбоя на Диком Западе. Мгновение – и револьвер чуть ли не сам возник в руке. При этом глаза уже засекли, кто где стоит. А ноги сами сделали шаг назад, к стене, чтобы кто ненароком не зашел за спину и не ударил ножом.

А в сознании тем временем отстраненно щелкала правовая оценка. Если перебьет всех – какая будет квалификация? Необходимая оборона. Соотношение угрозы и предпринятых действий. Задержание преступников. Все нормально. Можно действовать без оглядки.

Старший, увидев наган в руках, казалось, еще недавно готовой к употреблению жертвы, отпрянул. А потом, рассмотрев окаменевшее и полное смертельной решимости лицо «залетного фраера», шпанским чутьем прочитал в нем приговор. И куда только делась шпанская глумливая усмешка? Сам шпаненок с лица тут же опал. Ощутил ужас мелкой шавки, которую сейчас будут рвать на части. И что было силы заорал:

– Атас, пацаны!

Первым и бросился бежать. Вся свора без долгих уговоров устремилась следом.

Апухтину потребовалось значительное волевое усилие, чтобы не начать палить им в спины.

Прислонившись спиной к кирпичной влажной стене, он снял шляпу. Вытер рукавом выступивший на лбу пот. Сердце барабанило, а голова кружилась. Адреналиновый выброс – дело обычное. Вот только испугался он в этот момент не столько этой шантрапы, сколько самого себя.

Ведь только что он чуть не убил людей. И ему страшно хотелось их убить. Выместить накопившуюся злость на весь уголовный мир, где убивают детей.

То, что он стал жестким, стремительно утратил иллюзии на этой работе, – это неизбежное и профессиональное. Но ему всего лишь шаг остался до того, чтобы стать по-настоящему жестоким. И начать ломать все вокруг, как ледокол. И он сейчас чуть не сделал этот шаг, перестреляв уличную шантрапу.