Бесовская банда

Прошли первомайские праздники. И Апухтин ощутил себя немножко ущемленным.

Любил он этот праздник и его чарующую атмосферу, демонстрации, транспаранты, всеобщее ощущение счастья и единства со всей любимой страной и с такими же, как он, трудящимися людьми. С теми самыми гражданами СССР, которым принадлежит будущее.

В свою прокурорскую бытность он всегда ходил в отдельной колонне служащих с флагом или с плакатом, изображающим буржуя на мешке денег и в цилиндре, которого бьет по башке красный пролетарский кулак. Простенькие наивные изображения твердили – мы единая сила, нас не сломить никаким капиталистам и интервентам. Это был не просто лозунг, а истинное убеждение советских людей.

Но оперативным сотрудникам участвовать в массовых мероприятиях запрещено. Незачем им светиться лишний раз. Мало ли кто тебя запомнит с транспарантом в руке и в военной форме. Так что первомайскую демонстрацию он наблюдал со стороны, в толпе зевак и милиционеров в гражданской одежде, обеспечивающих порядок на мероприятиях.

Праздник прошел. Потянулись рабочие будни. С ощущением, что искомое где-то близко, и с отчаяньем, что его так и не удается ухватить, несмотря на титанические усилия. Не хватало в этой картине одного штришка. Одного фактика, чтобы бандшайка «Бесы» предстала во всей красе и приготовленной для ликвидации.

Утром секретарша Ниночка принесла в его кабинет почту и газеты. И, потупив глаза и стандартно покраснев, исчезла.

Апухтин быстро просмотрел прессу. Нужно ощущать пульс страны. А порадоваться было чему.

Страна рвалась в небеса. Прошел первый полет советской летающей лодки «МБР-2» и дирижабля «СССР В-1». Как на дрожжах росло промышленное производство. В подмосковном Долгопрудном начал работать комбинат по производству и эксплуатации дирижаблей «Дирижаблестрой». Вступили в строй Магнитогорский металлургический комбинат и Нижегородский авиастроительный завод. Заработали Воскресенский химический комбинат и Первый московский шарикоподшипниковый завод. Состоялся пуск первой доменной печи на Кузнецком металлургическом комбинате.

Теперь почта. Каждый день приходили ответы на запросы, спецпроверки и прочее, прочее, прочее. Документы были под грифом «Секретно» или обычные, не грифованные. Большинство не несли на себе полезной нагрузки и заканчивались: «в ходе проверки результатов не получено». Все это приобщалось к материалам уголовного дела по бандитизму или к агентурному делу «Бесы».

Апухтин обратил внимание на конверт с обратным адресом «ОГПУ Дальневосточного края». И почему-то у него екнуло сердце в сладостном предчувствии. Его кольнуло ощущение, что именно там может быть нечто важное.

В пакете было три листка, отпечатанных на пишущей машинке, за подписью начальника Управления ОГПУ. Апухтин пробежал глазами первые строчки и озадаченно побарабанил пальцами по столу.

А ведь и правда любопытно. Он хорошо помнил, зачем посылал этот запрос. Помнил два трупа в степи. Один принадлежал неустановленному «интеллигенту», явно выбивающемуся из общего стандарта жертв «бесов». Руки его холеные были, не знавшие тяжелой работы. И отпечатки с них сняли, вот только установить, кому они принадлежали, не смогли.

А принадлежали они человеку, который разыскивается чекистами Дальневосточного края еще по делам Гражданской войны. Во время боев за Дальний Восток он хорошо свирепствовал там в компании с отчаянными уголовниками и каторжанами, захватившими в 1920 году Николаевск-на-Амуре, устроившими там страшный террор с массовыми расстрелами и провозгласившими так называемую Дальневосточную советскую республику. Одной из ее заправил, притом наиболее свирепой, была двадцатилетняя племянница дальневосточного генерал-губернатора, получившая от уголовников кличку Маруся. Говорят, это она послужила прототипом героини известной в узких кругах уголовной песни – что-то там про то, как прибыла в Одессу банда из Амура, и в ней была Мурка в кожаной тужурке. Основных «бандитских республиканцев» еще в двадцатом по решению Реввоенсовета быстренько пустили в расход. Но многие разбежались. Кугеля арестовали, зачем-то отдактилоскопировали, но перед рассмотрением дела он сбежал.

И как такой ушлый экстремист и матерый убийца сам стал жертвой? Странно это, очень странно.

Итак, Кугель Лев Иванович. Краткая биографическая справка. По некоторым сведениям, до революции принадлежал к боевке левых эсеров и принимал участие в нападении на генерал-губернатора одной из губерний на Украине. Когда дела на фронтах Первой мировой пошли совсем неважно и требовалось новое пушечное мясо, в том числе офицеры, то золотые погоны стали давать кому ни попадя – студентам, служащим. Тогда призвали на военную службу и Кугеля, произвели в прапорщики. После свержения государя императора он пытался принимать активное участие в революционных делах вместе с левыми эсерами. Что-то у него пошло там наперекосяк, и его следы теряются. Возникает он на Дальнем Востоке. А потом исчезает вовсе.