Бессердечно влюбленный

Она умилительно прыснула. Нет, в ней определённо есть что-то от кошки. Не противное мяуканье, а эта мягкость жестов и мимики, причём со скрытой грацией охотницы. Думаю, при случае она бы и сама «голубя» придушила, если потребовалось бы. Но сейчас она вновь расслабилась, и мне ещё сильнее захотелось попробовать, какова на вкус её нежность.

— Жак Превер — великий поэт, — начала Вика. — Он родился в начале двадцатого века, прямо вместе с ним, в 1900-м году, в семье аристократов и буржуа, в чём-то творческих и не признающих особо правила. Окружённый богемой, Превер впитал этот дух свободы и бесшабашности. Он творил, писал, куролесил и был таким типичным поэтом-бродягой…

— Бездельником и тунеядцем, — вставил я.

— О нет, он работал много и запойно. По его сценариям было поставлено множество фильмов…

Под романтическую лекцию о литературе, кино и поэзии до- и послевоенного Парижа я смёл с тарелки картофельное пюре с утятиной под вычурным названием «парментье». Официант принёс рулетики из телятины и белого мяса, фаршированные фуагра. И ещё вина. А я был рад, что мы больше не говорим о неудобных вещах: ненавижу чувство неловкости. Если сам его намеренно не провоцирую, конечно.

— У Превера невероятная мелодика в стихах, — воодушевлённая моим вниманием, рассказывала Вика. — Я бы прочла вам, но знаю наизусть только на французском…

— Расскажите.

— Правда? — в её глазах радость засияла сотней новогодних лампочек. И, правда, Новый год!

Я кивнул. И она, вся такая возвышенная и воздушная, румяная от вина и эмоций, чуть отодвинула стул, словно стихам нужно было больше пространства. Принялась негромко, но упоённо декламировать:

— Rappèlle-toi, Barbara[28]… — и дальше, будто песню из одних только слов, в которой музыка, как при умножении в столбик, записывается где-то в уме.

Я краем глаза замечал, как оборачиваются на Вику посетили кафе, улыбаются одобрительно, пуфкают и олялякают. Впрочем, гадские французы смотрели на Вику не только здесь. Да и не только французы. Ловя бесконечные взгляды, обращённые на неё, я понял, зачем арабы придумали чадру. Ни разу не дураки.

— О, Barbara! — говорила Вика.

А я, не понимая ни слова, был уверен, что там про страстные объятия и поцелуи, и дождь… Даже показалось, что она специально дразнит меня — столько сексуальности было в этих чёртовых французских стихах, в её тихом голосе и ритме строчек! Или дело в вине за хренову тучу евро? Не важно. Сдержаться, чтобы не поцеловать её, было всё труднее. Я вызвал водителя смской.

Она замолчала и взглянула на меня вопросительно.

— Очень складно, — без всяких экивоков сказал я. И поторопил официанта с десертом. Сладкое меня обычно успокаивает и не даёт делать глупости.

Залитые шоколадом профитроли уничтожались почти в молчании. Вика о чём-то задумалась, я не мешал. А то начнёт ещё один эротичный стих или позволит себе новые рассуждения о любви. Нам ещё работать вместе… Хотя бы до окончания переговоров. А я категорически против отношений на работе. Даже требую от всех строгости во внешнем виде, чтоб не отвлекали от процесса все эти женские штучки. В офисе им не место. С Викой вот разве что не удалось… Снова подумалось о ветре. И чтобы не сказать это вслух, я попросил счёт и набил рот шоколадом с чем-то белым и офигенно тающим.

* * *

За стеклянными стенами кафе гулял недетский холод. Вика поёжилась и запахнула куртку. Я придержал дверь перед пожилой дамой в чёрном лапсердаке и смешной шляпке. Не дожидаясь меня, Вика сделала пару шагов вперёд и вдруг споткнулась о ножку кем-то небрежно отодвинутого уличного стула.

Я рванул к ней. Схватил в охапку, не позволив упасть.

— Извините, я растяпа, — пробормотала Вика, глядя мне в глаза.

Такая тёплая. Такая лёгкая. Такая красивая. Чуть хмельная. В моих руках.

Я склонился и поцеловал её.

Глава 16

Его ладони поддержали мою спину. Я оказалась так близко к Михаилу, что больше нельзя было уверенно сказать, чем меня сносило сильнее — дурацким стулом под ноги или электричеством, пляшущим в теле под его взглядом. Я извинилась, сама не знаю, почему. Он чуть склонился и… объял мои губы своими.

А-а, что он делает?! Переборщила с режимом мгновенной разморозки?! Я не хотела… — вскричал разум. А сердце вспыхнуло, словно в него попала искра. И запело, будто только так и было правильно. Мысли потерялись, веки закрылись сами.

Его губы были такими тёплыми, нежными, руки касались волос и спины так ласкающе и трепетно, что стало всё равно, что целоваться секретарше с боссом — это моветон. Он прижимал меня к себе, и было не разобрать, где заканчивается моё «Я» и начинается его; где небо и где земля — я кружилась между ними, одновременно бестелесная и очень живая. Когда он оторвался от меня, захотелось ещё. Но я смущённо пробормотала, не зная, куда спрятать глаза:

— Вам не положено… так целоваться…

— Почему? — Он убрал мне за ухо прядь волос. Снова ласково.