Бессердечные изгои. Безжалостный соперник

Еще через неделю я написала Ники третье письмо, извиняясь за письмо номер два.

Чем больше времени проходило без ответа, тем сильнее становилось мое отчаяние. Я чувствовала тоску, будто скучала по дому, готова была взорваться от паники и возмущения. Если он так просто решил бросить меня, то, может, он заслужил мои приставания. Моя гордость, и так слабая, как терновый венец, порвалась в клочья. Все, чего мне хотелось, это поговорить с Ники, услышать его голос, еще разок увидеть его кривую усмешку, когда он саркастически поправлял меня в чем-то.

Первые четыре месяца в средней школе я все еще пыталась писать ему письма. Его ответ пришел в виде неприятного подарка перед Рождеством, все мои письма были отправлены назад, они были до сих пор запечатаны.

И наконец я сломалась.

Он не хотел со мной разговаривать, знать обо мне, помнить о моем существовании.

Между тем папа скрывался в тени, выжидая подходящий момент для примирения.

– Мне очень жаль, – говорил он тогда. – Я сделаю все, чтобы исправить это.

Проходили месяцы, но не моя злость. Я практически не видела в этот год папу, делая все возможное, чтобы избегать его: у меня были планы на каждый вечер и на выходные.

Однажды, когда моя тоска по Ники в виде огромной черной дыры была особенно непреодолима, папа проходил мимо моей комнаты в сторону спальни. Я лежала поперек кровати, смотря в потолок.

– Что такого в нем интересного? – спросил папа. – В потолке.

– Нет вида лучше в этом прогнившем доме, – я говорила как настоящий грубый подросток и прекрасно знала об этом.

– Вставай, я покажу тебе вид получше.

– Ты уже показал мне достаточно, – ответила я, мы оба знали, что в моих словах была отсылка на Ники. Этот парень до сих пор был в каждой моей мысли.

– Я сделаю так, что ты не пожалеешь о потраченном времени, – уговаривал папа, практически умолял.

– Сомневаюсь, – фыркнула я. Хотя мой гнев по отношению к нему не уменьшился, я также осознавала, что у меня не было никого, кроме Джиллиан, на кого можно было положиться. Мои друзья из средней школы были просто знакомыми, а другие родственники жили слишком далеко.

– Дай мне шанс, – он прислонился к косяку двери. – Ты либо дашь мне его сегодня, либо в следующем месяце или в следующем году. Но я заставлю тебя простить меня. Не сомневайся в этом.

– Ладно, – удивляясь самой себе, я все-таки согласилась. – Но не думай, что между нами все будет как прежде или вроде того.

Он отвел меня в музей Клойстерс посмотреть на средневековое искусство и архитектуру. Мы ходили рядом, не разговаривая друг с другом.

– Знаешь, – начал папа, когда мы подошли к надгробным изображениям. – Их еще больше в Вестминстерском аббатстве. Одно из моих любимых – с королевой Елизаветой Первой. Я мог бы отвезти тебя туда и показать, если хочешь…

– Когда? – надменно спросила я. В какой-то момент в течение этого года грубить ему стало таким же обычным делом, как и есть. Просто еще одна обычная вещь в моей рутине.

– Завтра? – Он приподнял брови, даря мне свою хитрую улыбку Конрада Рота. – Я свободен завтра.

– У меня завтра школа, – сообщила я, а мой тон значительно смягчился.

– В Лондоне ты многому научишься. У него богатая история.

Итак, после года я сбавила обороты и вернула папу обратно в свою жизнь. Ходить в Клойстерс стало нашей ежемесячной традицией.

Лондон не изменил меня.

Как и другие поездки – в Париж, Афины и Токио.

Я все еще была одержима всем, что касалось Ники, и жаждала новой информации о нем.

Я изменила тактику постоянной озабоченности им на редкие вопросы и приставания. Неделями я могла не вспоминать о нем, но потом несколько дней подряд спрашивала о нем без остановки.

Руслана объяснила мне, что Ники был счастлив в Минске. Что он не отвечал мне, потому что каждый день был занят делами. Папа поддерживал меня, но каждый раз, когда я просила его проверить Ники через частного сыщика, он отказывался, говоря, что делал это ради меня и что мне нужно двигаться дальше, что он не мог видеть, как я полностью была зациклена на своих мыслях.

Может, что-то и правда было не так со мной. Могла любовь свести с ума? Видимо, еще как. Я всю жизнь наблюдала за моей матерью, которая оплакивала брата все это время, и не хотела оплакивать кого-то, кто никогда не вернется.

Все же, когда мне исполнилось шестнадцать, я поцеловалась во второй раз с парнем по имени Эндрю Браун, и я думала только о том, что он не Ники.

Но я знала, что давить на папу и пытаться уговорить что-то сделать было бессмысленно. Кроме того, мне нужно было определиться, за что бороться. Мамы больше почти не было с нами. Моей единственной и стабильной семьей был отец, и я не хотела рушить ее из-за борьбы за парня, который даже не отвечал на мои письма.