Бессмертный

– Он просто тебя дразнит, Иван.

Кощей внезапно оскалился, губы его растянулись, обнажив острые и неожиданно желтоватые с чернотой зубы. Он бросил свой кубок в стену. Тот не разбился, а тяжело ударился об пол.

– Только не это имя, – зарычал он. – Только не в моем доме. Зови его как угодно, если уж тебе так нужны бездомные животные.

Марья поднялась с его коленей, ее распущенные волосы завесой упали на лицо Кощея. Он ее отвергнет, что бы он ни говорил. Она не чувствовала боли там, где было его отторжение, теперь уже не чувствовала. На самом деле Марья не чувствовала почти ничего, кроме желания, бесконечного желания, которое свернулось в ней и терзало, требуя Кощея, вина, гуся или дыню, а то и приклада ее костяной винтовки. Это желание пережило все битвы вместе с ее кулаками и с ее оружием. Оно было волчьим, цепким. Оно проглотило Ивана Николаевича. Она уже не помнила, когда была счастлива или печальна. Только голодна. Только пустая, жадная, ненасытная. Будто она так и не сняла тот кожаный фартук, ту черную шубу, тот ужасный красный грим.

Кощей крепко держал ее руку в своем холодном кулаке.

– Не покидай меня, – сказал он безнадежно. – Никаких правил, кроме этого. Не покидай меня.

* * *

Кощей Бессмертный позволил Ивану переночевать в доме Марьи. Он любил выказать благородство. Ему нравилось быть великодушным, если в конце не надо было делиться. Поэтому Марья не удивилась, когда он поймал ее за кончики волос и снова притянул к себе, как только золотая голова Ивана скрылась в конце парадного зала Черносвята. Он наматывал ее волосы на кулак и снова отпускал, скользя по ним большим пальцем.

– Все мои ониксы, мои агаты, мой обсидиан. Все мои черные сокровища в одной этой пряди, – мурлыкал Кощей. – Какими длинными стали твои волосы. Ты могла бы задушить ими человека.

Марья выпростала тяжелую, как канат, косу из его кулака и теперь наматывала ее вокруг Кощеева горла, притягивая его лицо все ближе к своему. Он пах ячменем и старыми деревьями. Хотя он, вероятно, нарочно выбрал запах, который ей нравится. Марья Моревна трепетала в руках мужа. Он прижал свой лоб к ее лбу, опустив длинные ресницы.

– Тебе лучше уйти с ним, – хрипло прошептал Кощей, – когда он позовет. Уйти, нарожать детей, целовать их ссадины и учить их читать.

– Ты только говоришь так.

Воздух между ними сгустился, вздулся узлами.

– Я только говорю так.

Он оттолкнул ее от черного пиршественного стола к широкой длинной стене, увешанной серебряными гобеленами с вытканными на них павлинами, яблоками и архангелами с длинными зубами. Из глазков на хвосте одного павлина свисали длинные цепи.

– Я только говорю так. Оставайся со мной навсегда, навсегда, пока не умрешь, но и после я буду хранить твои кости и прижимать их к груди.

Он поднял одну ее руку и приковал цепью. Марье эти цепи были знакомы. Она их приручила и повелевала ими. Хотя ей хотелось говорить спокойным ровным голосом, сердце дергалось, будто вырываясь из захвата. Дыхание вернулось. Она искала его глаза, пригнув голову, чтобы поймать взгляд:

– Кощей, это я. Твоя Маша, твоя Маруся. Какое мне дело до детских ссадин?

Он приковал другую ее руку к серебристой парче, и Марья, беспомощная, повисла на цепях. Но ее кровь и желание подхлестывали друг друга, и после стольких распятий на этой Кощеевой стене она знала, что в этот раз она не беспомощна. Его страх читался в каждой до точечки знакомой черте его лица.

– Но если ты уйдешь с ним, ты будешь в опасности. Вий не всегда уважает уговоры. Наше согласие позволяет тебе только оставаться в живых, но не гарантирует тебе счастья, или отсутствия увечий, или хоть какой-то безопасности для близких. Я договаривался только о тебе, больше ни о ком. Если ты покинешь меня, он однажды придет за тобой с серебряными ножницами, и ты падешь. Если бы он не был трусом и не опасался меня, он бы давно уже это сделал.

– Нет нужды отсылать меня ради моего блага, словно ребенка. Я решила сражаться, и мой выбор не изменился.

Но, как только она произнесла это, Марья Моревна узнала, что солгала. Она хотела конца войны. Конца холода и черноты и одной стороны дороги, посеребренной смертью.

Кощей открыл шкаф и вытащил длинную березовую ветку, белую и тонкую:

– Я собирался подарить тебе жизнь, полную алчности и изобилия, – сказал он, поводя веткой над ее грудью. – Я хотел сохранить твою невинность, чтобы я всегда мог насытиться твоей чистотой на завтрак, обед и ужин. Ты можешь стать невинной снова. Не верь тому, что говорят, будто никто не может снова стать невинным. Ты можешь. Просто большинство даже пальцем не пошевелят для этого.

Кощей Бессмертный просунул пальцы под изукрашенный ворот ее платья и умело разодрал его до самого подола. Самоцветы заскакали по полу. Марья закрыла глаза; ее тело выгнулось к нему – маленькое полосатое животное, в которое она превратилась, всегда голодное, всегда снедаемое бесконечным желанием. Вот этим, этим она еще и жива. Живой, сжигаемой страстью. В конце битвы эта стена, этот мужчина, эти цепи снова пробудили ее сердце.