Бестиарий

Лежащий больной издал громкое «ах» и натянул простыню до глаз. Медбратья переглянулись и замерли. Медсестра прикрыла рот рукой. Больной азиат попятился к выходу. Из туалета на шум выглянул нос Молля. Я на всякий случай зашел за спину Крейзи. Но все так же под одеялом лежал с банкой в руке брат. Он широко и ехидно улыбался. В палате вместе с шахматной доской над головой Крейзи повисла пауза. Все смотрели на седовласого. Он тяжело дышал, потом захрипел, его трясло мелкой дрожью. Он выставил вперед кулаки и сделал пару шажков к Роме. Крейзи замахнулся доской и, нахмурившись, крикнул: «Ну-ка!» Седовласый дернулся назад и сразу как-то обмяк, скукожился, побледнел. Медленно левой рукой перехватил себя где-то под ребрами, а правой трясущейся ладонью с толстым обручальным кольцом на пальце стал судорожно ощупывать лоб. Немного похватав ртом воздух и поглядев в пол, он еле слышно просипел: «Вызывайте милицию», – и, шаркая ногами, пошел к выходу. Со слезливой жалостью смотрел ему вслед похожий на Борменталя. «Господи, как надоело. Все надоело, господи!» – бормотал седовласый. За ним, прикрывая ладонью рот, выбежала медсестра. Медбратья растерянно переглянулись. И тут во весь голос захохотал брат.

– Уходите отсюда, подонки! А то хуже будет! – сказал с ненавистью похожий на Борменталя, сжимая тонкие пальцы в кулак.

– Ладно, ты тут не очень-то! – сказал, поднимаясь с кровати, брат. – Уходим, менты нам не обосрались.

Крейзи швырнул доску в ноги лежащего под простыней, тот дернулся и ойкнул.

– Спасибо! – поблагодарил Крейзи.

Из туалета вышел Молль.

– Что случилось? – наигранно спросил он.

– Ревизор приходил! – ухмыльнулся брат. – Уходим.

Медбратья расступились.

– У, блять! – дернулся, пугая медбратьев, Крейзи.

– Скоты! – прошептал Борменталь.

Мы вышли из палаты. По лестнице бежали, смеясь.

– Вот ведь рыбы! Ха-ха! – гоготал Крейзи.

Оглядываясь по сторонам, пересекли больничный двор.

– Свин, Рома, подождите! – крикнул сзади Ганс.

Мы обернулись. Ганс догонял нас, неся в руках свои убогие шмотки.

– Пошел в жопу, урод! – крикнул ему брат и, сплюнув, пошел дальше.

Крейзи остановился, подождал Ганса и со всего маху двинул ему кулаком в ухо. Ганс упал без единого звука. Мы рассмеялись. Ганс поднялся и, потирая ухо, пошел за нами, соблюдая дистанцию.

Какое-то время он еще пожил у нас в каморе. Загадил ее. Питался лишь бензином и объедками с помоек. Обосрал нам все углы каморки, развел жуткую антисанитарию. Нам пришлось его выгнать. Насупившись, взяв с собой ведро и резиновый шланг, он ушел. Больше мы его не видели. Слышали потом, что обосновался он где-то в центре в подвале. Лежал там целыми днями на сломанной раскладушке, выползая по ночам за бензином. В раскладушке дыра посередине, и Ганс срал, можно сказать, под себя. От горячих труб, сырости и гансовских нечистот в подвале размножились какие-то нереально здоровые слизняки, которые гроздьями висели на стенах, периодически сползая под раскладушку насытиться. Ганс же, говорили, за отсутствием пищи этих самых слизняков ел. Такая вот пищевая цепочка. Позже Ганса посадили. Уже надолго. Он затащил на чердак какую-то пьяненькую малолетку-неформалку и изнасиловал. На рулоне стекловаты изнасиловал, говорили. Суд расценил это как циничное или с особой жестокостью. Ну как-то так. Потом видел кто-то его из сидящих знакомых в «Крестах», живущего под шконкой в рваных чулках. И звали его вроде бы Танька.

V

Когда брат вышел, или, как правильно говорить, откинулся, из спецПТУ, я подарил ему плеер. Эту русского производства механическую коробочку синего цвета на аккумуляторе я выпрашивал у мамы полгода. Не то чтобы он дорого стоил, но у нас и таких денег не было. Как я понял, мама даже копила. Жили мы тогда, честно сказать, не очень. Многие мои одноклассники уже ходили в джинсах, жрали иностранный шоколад и жвачку килограммами. Мне же мама за случайную пятерку в награду покупала маленькую плиточку «Сникерса», которую в Россию присылали иностранные фирмы для рекламы товара, то есть для бесплатной раздачи. Как бы не так! Нашли дураков! Ушлый предприниматель толкал ее за деньги таким, как моя мама.

– Заслужил! – говорила мама, торжественно вручая мне шоколадку.

– Спасибо, мамочка, – говорил я, играя восторг, и целовал довольную маму в щеку.

А придя в свою комнату, смотрел на этот маленький кусочек шоколадного говна и еле сдерживал слезы, жалея свою учительницу-мать. Со злостью, шмыгая носом, жевал я эту приторную гадость. Навсегда «Сникерс» остался для меня сладко-соленым.

Плеер висел у меня над кроватью. Я вбил в стену несколько гвоздей, издырявив обои, пока не нашел шов между кирпичей, и водрузил на них плеер. Теперь, лежа на кровати, я мог слушать музыку и любоваться жужжащей коробкой. Так и висел он там у меня до приезда брата. Мама ввиду «большой ценности» этой ерунды выносить ее из дома запрещала.