Бестиарий

Брат принял подарок без эмоций, но обнял. С тех пор гвозди в стене немного раздражали меня, плеер, теперь братовский, пылился в ящике стола. Брат сдул с него пыль и продал, когда у Молля уехали на дачу родители. Несколько человек скидывались на водку. Плеер ушел по приемлемой цене, он домашний был, в отличном состоянии. Я даже коробочку упаковочную от него сохранил. Насобирали они денег на ящик водки, на закуску пошли соленья моллевских родителей. Ну еще приглашенные дамы натащили из своих холодильников всякой снеди по кусочку. Дам звали Таня и Вика. Таня была высокая и безгрудая. Вика маленькая, с толстой жопой и тоже без ярко выраженных выпуклостей сверху. Их называли моментерши. У них была и третья подруга, Жанна, но тогда стала всем в напряг. За год до этой вечеринки она, обдышавшись клея, упала с девятого этажа. Жить осталась. Но даже лучшие подруги от нее отвернулись. Она ходила хромая и с кучей лекарств. У нее были отбиты почки и удалено одно легкое, кажется, левое. Скучно с ней стало, с этой кучерявой, конопатой девчонкой с кривой шеей. К тому же от нее плохо пахло, и дышала она со свистом.

Меня на это мероприятие никто не позвал. Только брат сказал: «Если хочешь, заходи попозже». Собирались они часов в семь. Я, выждав подольше, пришел в десять. Хрипящий Летов с чересчур прибавленным глухим грохотом басов был слышен издалека. В открытом окне, вытянув ноги на улицу, на подоконнике, в солдатской шинели сидел Стас Клык и дышал «Моментом». Из комнаты раздавались вопли. В квартиру я зашел беспрепятственно – входная дверь была гостеприимно распахнута. В коридоре, стоя на коленях в углу, блевала Вика. По обоям лениво сползали плохо пережеванные огурцы. Вика повернула голову в мою сторону и, сплюнув что-то липкое, прошептала: «Господи, как же мне плохо!» – и отерла висящие слюни. Я прошел мимо кухни в комнату. На кухне, на плите, в чугунной сковородке жарилась яичница. Яиц из десяти и со скорлупой. С висящих на веревке над плитой чьих-то мокрых штанов в сковородку капала жидкость непонятного происхождения. Спиной ко мне стоял, видимо, повар и, шатаясь, мочился на пол. В комнате праздник достиг апогея. Посередине, размахивая руками, плясал Дима Шевелев, бывший одноклассник брата. Он бешено вращал головой с закрытыми глазами и бил ногами, не видя того, что находилось вокруг. Уже осыпались стеклянные дверцы серванта, и теперь на осколки стекла падали с полок книги, по которым било безумное копыто Димы. «Па-не-слась!» – орал он, задевая ногой полированный стол. Посуда летела на пол, стопки подпрыгивали под «Поганую молодежь» Летова. За столом на диване, на котором уже спали жопами кверху несколько человек, сидел брат. Одной рукой он хватал где-то у подмышки тощую Таню, которая с закрытыми глазами обвисла уже лицом вниз. В другой руке у брата в пальцах была зажата беломорина, кисловато-сладкий запах выдавал ее содержимое. Брат смотрел, как Дима разрушает комнату, и смеялся.

– О как, братишка! – заметил он меня. – Проходи! Водки хочешь?

Он улыбался и был весел и пьян. В окне все так же невозмутимо на фоне медленно сползающего за дома солнца сидел с пакетом Стас Клык. Брат достал из-под дивана бутылку, налил мне и себе.

– Таня! Та-ня! – он нежно, но настойчиво потряс пьяное, безвольное тело. – Таня! Бля! Водку будешь?

Он спросил это уж как-то совсем весело. Я, конечно, понимал причину его веселья, вон она – в пальцах зажата, но мне происходящее вокруг смешным не казалось. А даже наоборот, гадким. Таня что-то промычала и пустила слюну.

– Ну как хочешь. – Он потрепал ее свалявшуюся гидроперированную солому волос. – А мы с братишкой выпьем!

Он пододвинул мне тарелку с кучкой какого-то салата на одном краю и парочкой окурков на другом – закусывай, мол, братишка! Мы выпили, салату я предпочел мутный рассол из трехлитровой банки, хотя и в нем, принятый мною за перец, плавал табачный пепел. Брат заметил мое нежелание закусывать чем бог послал.

– Подожди, братишка, сейчас яичница будет, там должны готовить! – кричал мне брат сквозь Летова.

Я вспомнил штаны над плитой и повара, выпитая водка подпрыгнула к выходу. Кончилась кассета, отплевался хриплый Егор. Обессиленный, вспотевший Дима, как в траву или в воду, раскинув руки в стороны, спиной рухнул на спящих. Пьяные недовольно заколыхались. Дима рыгнул и отрубился. В этой пьяной тишине было слышно лишь бурчание спящих глоток.

– А где Молль-то? – спросил я, устав от нетрезвой тишины.

Брат оторвался от созерцания окурков на столе и рассмеялся:

– Вон он, дура, за диваном! Жадная сволочь, еще до прихода гостей в одно жало пол-литра грохнул!

Я привстал и заглянул за диван. Молль, зарывшись лицом в пыль угла, тяжелым дыханием тревожил чью-то паутину, на красную рожу налип мусор. Я рассмеялся.

– Слушай, брат, а кто в родительскую спальню дверь сломал? – вспомнил я щепки под дверью.

Брат опять засмеялся:

– Это Челентано какую-то шалаву уединяться потащил!