Бестиарий

Челентано был здоровенный дворовый гопник в спортивном костюме и всегда пьяный. Похож он, правда, был больше на молодого Бельмондо – такая же ублюдочная рожа. Почему Челентано? Брат налил еще по одной. Я опять запил рассолом, разболтав предварительно пепел.

– Ну как ты? – спросил меня брат, нежно улыбаясь.

Я пожал плечами, ответить не успел. С подоконника встал Стас Клык. Молча перевернул кассету и сел обратно на подоконник в ту же позу, как будто и не вставал. Начавший орать явно по десятому кругу Летов разбудил всю квартиру. Кто-то завизжал в коридоре, где-то в глубине что-то с грохотом упало. Из пьяного дрема поднимали свои лохматые головы собутыльники брата.

– Привет! – криво улыбнулась мне засохшими губами очнувшаяся безгрудая Таня.

С кровати вскочил Дима и, выпучив глаза, заорал:

– Понеслась! Свин, бля, наливай!

Захохотав дурным горлом, он ударил со всей дури кулаком в середину стола. На пол полетели остатки посуды, а старый советский стол как-то испуганно накренился к стене. Брат, улыбаясь, выставил в ряд неразбитые хрустальные стопки. К столу потянулись нетвердые руки. Дима залил содержимое в рот и грохнул ее, ребристую, об пол. Только Молль от всего этого не очнулся, лишь, что-то бормоча, перевернулся за кроватью в пыли на другой бок. В комнату, шатаясь и держась двумя руками за стену, зашла Вика.

– Водка есть? – спросила громко она.

– До хрена! – ответил Дима и схватил ее за руку для танца.

Вику повело, и она упала. Я видел, как вонзились осколки в ее голые красные коленки. Я решил покинуть это место.

– Брат, я пошел, – крикнул я брату, он не услышал – размазывая по ушам Тани ее слипшиеся волосы, он что-то шептал ей, облизываясь.

Выходя из парадняка, я встретил еще трех персонажей, направлявшихся к гостеприимному Моллю.

– Здорово, подсвинок! – заржали они, это была любимая шутка дворовой гопоты про меня, брата Свиньи.

В руках у каждого по две бутылки портвейна. Темнело. Я оглянулся. Мне в спину смотрел Стас Клык. Я поймал его остекленевший взгляд. Он приставил руку к виску и салютовал мне, не отрывая пакета ото рта. Я кивнул. «Он разложился на плесень и на липовый мед, а перестройка все идет и идет по плану!» – орало на весь двор.

Они пили до полуночи. Приходили и уходили разные люди. В том числе и нехорошие. Кто-то предприимчивый снял с петель и унес в неизвестном направлении добротную входную дверь коричневого дерматина. Пьяный народ выбил почти все стекла. Драка была после исчезновения всей десятияйцевой яичницы. Вместе со скорлупой исчезла. Последняя закусь. Следствие под предводительством моего брата ничего не установило, пока «повара», который больше всех возмущался («Вот суки, только в туалет отошел, прихожу – пусто!») не стошнило в коридоре. Тошнило громко и страшно от дерущих горло скорлупных осколков. Яйцо вывалилось с кровью. «Повара» избили. Кто-то выступил агрессивным адвокатом и тоже был бит и с позором изгнан. За пять минут до приезда милиции проснулся покинутый дамой Челентано, пропустивший все веселье, он молча выпил водки и так же молча вырвал на кухне с корнями петель оконную раму. Вышвырнул ее уже в ночь, в кусты. Милиция задержала всех, кто не успел выпрыгнуть в окно. Пятерых они препроводили в отдел, прихватив со стола только что открытую бутылку водки. В квартире остался спящий хозяин Молль и две подружки, Вика и Таня. Милиционеры оказались джентльменами, женщин в плен не взяли. Они-то, моментерши, и вытащили с утра проснувшегося Молля из петли, которую он соорудил из оторванного кабеля антенны. А что ему оставалось делать после увиденного в утреннем свете? Родители должны были приехать вечером. Он с воем ушел в уборную. Слава богу, что еще вчера сломали крепкую щеколду на ее двери. Девушки могли и не выбить дверь, за которой мучаемый похмельем и виной Молль приладил черный кабель к изогнутой зеленой трубе с горячей водой. Задержанных отпустили к утру, и они застали плачущего Молля и с двух сторон – опухших Таню и Вику уже после неудавшегося суицида. Они пришли опохмеляться, но выпито было все. Всем стало жалко гостеприимного Молля.

– Саша, не ссы, все исправим! – сказал брат, пряча улыбку.

Принесли, сняв с петель, дверь в подвал, кое-как приладили ее к косяку. Она хоть и была меньше и не доставала рассохшейся, провонявшей древесиной ни верха, ни низа, ни с противоположной стороны, «но хоть что-то, Молль!». Молль же старался не смотреть по сторонам и тихо выл. Тем не менее приладили снятую из подъезда раму, кое-где даже стекла вставили. Прибрались. Вынесли щепки. В квартире стало просторно, и даже дышать стало как-то легче. Пока брат руководил реставрацией помещений, Дима Шевелев сходил домой за какими-то глазными каплями.

– Вот! Клевая штука! – достал он из кармана несколько подозрительных бутыльков с потертыми этикетками.