Бестиарий

Войдя в кабинет первым посетителем, сходу заорал. Его осадили. Анализы взяли безучастно. А он им все объяснить пытался: вы что мол, суки, возомнили, вы гадину эту видели? Как вы придумать такое могли, что вот он, я, с ней сожитель?! Осмотрели и отпустили. Плевать они хотели. И не то чтобы не поверили, просто работа.

Пришел домой злой, жалуясь на боль в члене от стеклянной трубки, которую в него пихали для анализа. К вечеру успокоился. Молль же и после посещения участковым не пошел, и его действительно доставили туда нарядом. Если что найдут, сказали, позвонят. Естественно, не позвонили. Вот так вот Парализуха черной неблагодарностью отплатила за приют и дружбу. Так брат ей и сказал: «Черной, Наташа, черной!»

Стоим на чердаке перед «клубом». Под ногами обгоревшие обломки натащенной нами с помойки мебели. До сих пор воняет гарью. «Клубом» мы называли лифтерскую в нашем парадняке. Искусно расписал стены брат. Главная надпись огромными белыми буквами «Выпусти Зверя!!!». Пляшущие в безумном танце по всем стенам и заползающие на потолок большущие черные человечки с черными кляксами вместо лиц. Белые кресты «Храма юной души». И очень убедителен весь остальной фон: жирные, перемешавшиеся в грязную радугу потеки акварельной краски. Это уже я под брата фон создавал. Два дивана, какой-никакой, но стол из деревянного ящика. Проигрыватель «Юность». На всякий случай радиола «Океан», по которой еще тринадцатилетним слушал Севу Новгородцева по «Би-би-си» брат. Мне одиннадцать было, я тоже слушал. В общем, уютно там было, у нас в «клубе». Специально для его посещений брат завел себе и других заставил сделать специальные клубные костюмы. В стиле, как он говорил, киберпанка: кожа и кожзам, джинса и много заклепок, портупеи из ремней. Брат очень серьезно относился к костюмам, мог и не пустить, пока не переоденешься. Сам же перед каждым походом в «клуб» постоянно что-то менял в своем прикиде или добавлял детали, все усложняя и усложняя модель. У меня же костюм выглядел просто: джинсовая куртка, на нее кожаная безрукавка (вернее, потертая куртка, найденная на помойке, с оторванными рукавами), широченные джинсы-трубы, обшитые со всех сторон разноцветным дерматином, срезанным с обшивки дверей разных квартир. Зачастую мы зависали в «клубе» по несколько суток. Но сейчас все в прошлом. Неделю или две тому назад в «клубе» перегорела лампочка, зажгли свечу. На улице был сильный ветер, ужасно выл под нами лифт. Неожиданно замолчало радио. Сквозняком несколько раз задувало свечку. Как-то страшно и холодно сделалось в темноте. Только шуршание пакетов и запах бензина.

– Разожгите костер кто-нибудь! – прервал неприятную тишину брат.

Запалили бумагу, щепки какие-то положили, бензинчику ливанули. Костер разрастался, всем понравилось. Стали подкладывать деревяхи: мебели в пьяном и наркотическом угаре мы ломали много, так что дров хватало. Пламя ветром гнуло в разные стороны, кидая наши тени на размалеванные стены. Опять неожиданно ожил какой-то визгливой песнью «Океан». Мы пошли, пританцовывая вокруг огня, за нами потянулись человечки, соскочив со стен. «Бум-бум-пам! Я твоя!» – орал женский голос. В какой-то момент в костре что-то вспыхнуло громко, озарив все пространство. Я увидел перекошенные в безумном восторге лица с выпученными глазами. Загорелся пропитанный бензином диван. Лифтерская заполнялась дымом. Занялся огнем и второй диван. Мы не могли оторваться от этого зрелища. Дышать стало невозможно. Мы легли на пол, не отрывая глаз от огненной пляски, а ртов – от пакетов с бензином. И только когда запылало все вокруг, а мы стали задыхаться, брат крикнул: «Уходим!» Когда последний из нас, кашляя, выскакивал из «клуба», там взорвалась банка с бензином, лизнув огнем спину бежавшего. Пожарных мы ждать не стали.

– Что, холодно? – язвительно спрашивает Чинарик Парализуху и бьет ее кулаком в ухо. – Щас мы тебя согреем!

Молль смеется и макает засохшую кисть в банку с масляной зеленой краской. Парализуха стоит молча и сильно дрожит. Она голая, и вся ее спина уже изгажена краской. Помещение перед сгоревшим «клубом» небольшое, вытянутое и темное. Лишь немного света пробивается с улицы в узкие окна-щели, похожие на амбразуры. В них же дует со свистом холодный ветер. Я стою у одной амбразуры и, стараясь не смотреть на Парализуху, на ее корявое тело, галлюцинирую на огни проспекта. Брат сидит на железной лестнице в три ступени, ведущей в сгоревший клуб. Хлопает на ветру полуобгоревшая дверь. Парализуха громко шмыгает носом.

– Утри сопли, сука! – шипит Молль.