Бесы

[61] Иванов Вяч. Экскурс: Основной миф в романе «Бесы» // Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 4. С. 437 и след.; Бердяев Н. А. Ставрогин. С. 177.

[62] Также см.: «Не из одной „насмешливости" своей и не только на пари женился Ставро­гин на несчастной хромоножке. Тут сказалась какая-то стыдливая, трогательная мысль. Была тут и „великая жалость" и „великая жажда бремени" — и какое-то темное чувство неведо­мой вины перед ней, перед всеми несчастными и обиженными» (Слонимский А. Л. Ф. М. До­стоевский : очерк. Пг., 1915. С. 11). В аспекте нравственно-психологического сюжета такой взгляд, возможно, грешит определенной произвольностью. Но, как кажется, он подводит нас к другому измерению сюжета — мифопоэтическому (о чем далее).

[63]. Волынский Аким. Достоевский. С. 347.

[64] «Слушайте, я не люблю шпионов и психологов, по крайней мере таких, которые в мою душу лезут», — в раздражении бросает Ставрогин архиерею Тихону (с. 749). Замечательно, что наиболее глубоко в романе «залезает» в душу Николая Всеволодовича именно Петруша Верховенский, умело играя на том, что герой пребывает в борении с самим собой и, в част­ности, что в его моральном сознании конфликтно скрестились противоположные аргументы pro и contra по поводу убийства Хромоножки. Очевидно, в архитектонике «Бесов», как она изначально выстраивалась Достоевским в печатном тексте романа, Тихон и Петруша Верхо­венский должны были являться героями-антагонистами, занимающими в отношении «не­завершенного и нерешенного ядра личности» Ставрогина примерно такие же отношения, которые в «Братьях Карамазовых» в отношении Ивана занимают Алеша и черт (см.: Бах­тин М. М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М. М. Собр. соч. : в 7 т. М., 2002. Т. 6. С. 283-285). Но исключение из романа уже на этапе его публикации главы «У Тихона» раз­рушило этот композиционный замысел.

[65] Волынский Аким. Достоевский. С. 346-347.

[66] Чирков Н. М. О стиле Достоевского. С. 184.

[67] См.: Булгаков С. Н. Русская трагедия. С. 198.

[68] Иванов Вяч. Достоевский: Трагедия — Миф — Мистика // Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 4. С. 512.

[69] Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. С. 452.

[70] Булгаков С. Н. Русская трагедия. С. 199.

[71] Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. С. 452.

[72] Булгаков С. Н. Русская трагедия. С. 199.

[73] Плетнев Р. В. Земля: (Из работы «Природа в творчестве Достоевского») // Вокруг Достоевского : в 2 т. М., 2007. Т. 1: О Достоевском : сб. ст. под ред. А. Л. Бема. [По изд.: Пра­га, 1929, 1933, 1936. Т. 1-3] / сост., вступ. ст. М. Магидовой. С. 156.

[74] См. глубокую разработку этого вопроса: Зандер Л. А. Тайна добра: (Проблема добра в творчестве Достоевского). Frankfurt am Main, 1960. С. 38-52.

[75] Там же. С. 56.

[76] Иванов Вяч. Достоевский: Трагедия — Миф — Мистика. С. 524. Ср.: ЗандерЛ. А. Тай­на добра. С. 35.

[77] Так, например, Вяч. Иванов «отречение» Ставрогина «от своей жены, Хромонож­ки», ставит в один ряд с его «переходом в чужеземное подданство» («гражданин кантона Ури») как тождественные символы, знаменующие измену героя России (Иванов Вяч. Траге­дия — Миф — Мистика С. 525).

[78] Степун Ф. А. «Бесы» и большевистская революция. С. 692.

[79] «Против „вечно женственного" совершает он величайшее свое преступление (Матре- ша) и высочайший свой подвиг (женитьба на хромоножке)» (Мочульский К. В. Гоголь. Со­ловьев. Достоевский. С. 436).

[80] Ср.: «Поэт определенно указывает на его высокое призвание; недаром он носитель крестного имени (огаиро^ — крест). Ему таинственно предложено было некое царственное помазание. <.> На него была излита благодать мистического постижения последних тайн о Душе народной и ее ожиданиях богоносца. <.> Но сам <он>, в какое-то решительное мгно­вение своего скрытого от нас и ужасного прошлого, изменяет даруемой ему святыне» (Ива­нов Вяч. Достоевский: Трагедия — Миф — Мистика. С. 525).

[81] Там же. С. 523.

[82] Чирков Н. М. О стиле Достоевского. С. 185.

[83] Булгаков С. Н. Русская трагедия. С. 209.

[84] Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. С. 442.

[85] Булгаков С. Н. Указ. соч. С. 209. И конечно же, именно этот эпизод, а не учение о «на­роде-богоносце», которое при всей страстности его исповедания героем не открывает ему путей к истинной вере, — именно этот эпизод и последовавшая за ним трагическая развязка делают Шатова любимейшим героем Достоевского. Как странно в этой связи читать у Бердя­ева: «У Достоевского была слабость к Шатову, он в себе чувствовал шатовские соблазны. Но силой своего художественного прозрения он сделал образ Шатова отталкивающим и отри­цательным» (Бердяев Н. А. Духи русской революции. С. 74).

[86] Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. С. 442.