Бесы

И всё чудится, будто встают мужики, И острят топоры, и сбирают полки, И огромною ратью идут без бояр На Москву да на Питер. А в поле пожар <.> И поют мужики. Вот и Кремль, и Москва. И катится одна за другой голова —

Что-то грозное будет. <.>

И мы в каторжных шубах, и долог наш путь. А вокруг собралися попы да полки, И акафисты правят, и точат штыки — Что-то страшное будет. (Вольная русская поэзия. С. 65-66). По свидетельству А. Г. Достоевской, книжка «Поляр­ной звезды», в которой напечатано это стихотворение, была куплена писателем в Дрездене 27 апреля / 9 мая 1867 г. (см.: Достоевская. Дневник. С. 20).

[167] Дорогой друг (фр.).

[168] Ср. в Записной тетради Достоевского 1875-1876 гг. инвективу в адрес И. С. Тургене­ва: «Вы, вы продали имение и выбрались за границу, тотчас же как вообразили, что что-то страшное будет. <.> .вилла в Баден-Бадене на чьи деньги, как не на крепостные, выстрое­на?» (Т. 24. С. 74. Уточнено по: РГАЛИ. Ф. 212.1.15. С. 15).

[169] По-видимому, автореминисценция Достоевского, отсылающая к повести «Село Сте- панчиково и его обитатели» (1859), где среди рукописей Фомы Фомича Опискина после его смерти было обнаружено «бессмысленное рассуждение о значении и свойстве русского му­жика и о том, как надо с ним обращаться» (Т. 3. С. 130).

[170] «Камаринская» («Ох ты, сукин сын, камаринский мужик, / Не хотел ты свойму барину служить.») — русская народная плясовая песня, героем которой является мужик Камарин­ской волости — пьяница и бунтарь. Популяризована в одноименной увертюре М. И. Глинки (1848). Картина исполнения «Камаринской» оркестром каторжников дана в «Записках из Мертвого дома» (1860-1862) (см.: Т. 4. С. 127-128). В «Селе Степанчикове и его обитате­лях» (1859) Достоевский выразительно описывает, как пляшет «Камаринского» крестьян­ский подросток Фалалей: «Надобно заметить, что Фалалей отлично плясал<.> но особен­но любит он камаринского мужика. Не то чтоб ему уж так очень нравились легкомысленные и во всяком случае необъяснимые поступки этого ветреного мужика — нет, ему нравилось пля­сать камаринского единственно потому, что слушать камаринского и не плясать под эту музы­ку было для него решительно невозможно. <.> Оркестр составляли две балалайки, гитара, скрипка и бубен <.>. Надо было посмотреть, что делалось тогда с Фалалеем: он плясал до забвенья самого себя, до истощения последних сил, поощряемый криками и смехом публики; он взвизгивал, кричал, хохотал, хлопал в ладоши; он плясал, как будто увлекаемый посторон­нею, непостижимою силою, с которой не мог совладать, и упрямо силился догнать все более и более учащаемый темп удалого мотива, выбивая по земле каблуками. Это были минуты истин­ного его наслаждения.» (Т. 3. С. 63-64). Сохранилось свидетельство, что в 1849 г. на вечере у петрашевцев С. Ф. Дурова и А. И. Пальма Достоевский слушал «Камаринскую» в испол­нении самого М. И. Глинки, которого он очень любил и высоко ценил (см.: Гозенпуд. С. 70).

танцевать «трепака»: «Так танцуй же ты „Деву Дуная", / Но в покое оставь мужика», — не представляется убедительной. В реплике: «Не променяю Рашель на мужика!» — где выбор делается в пользу французской актрисы, обозначена, как представляется, совершенно иная дилемма. Да и Некрасову, который на соседних страницах «Бесов» не однажды именуется «народным поэтом» (с. 76, 90), затруднительно приписать подобное восклицание.

Можно предположить, что эта полемическая реплика возникла в ходе дискуссии, вспых­нувшей во время московских гастролей французской актрисы, когда на сцене Малого театра одновременно игрались утром «Федра» с Рашелью в заглавной роли, а вечером «Бедность не порок» А. Н. Островского, где роль Любима Торцова исполнял знаменитый актер Пров Садовский. «Некоторым особо горячившимся приверженцам самобытности это давало по­вод к сравнениям в духе того, что Островский лучше Расина, Любим Торцов (герой его новой драмы) ближе к натуре, нежели Федра, а его потрепанная одежда народнее роскошного наря­да Роксаны» (Зингер Г. Р. Рашель. М., 1980. С. 204). Особенно категорично выступил в этой полемике Аполлон Григорьев, который на страницах славянофильского журнала «Москви­тянин» (1854. № 2) опубликовал пространное стихотворение в трех частях» под названием «Искусство и правда» (в автографе «Рашель и правда»), где, в частности, резко противопо­ставил игру Прова Садовского и Рашели, Любима Торцова и героинь Корнеля в исполнении французской актрисы. Любим Торцов, конечно же, не «мужик», а промотавшийся купец, хмельной и бездомный (у которого, впрочем, «тятенька мужик был»). Но в контексте опи­санной дискуссии, как реакция на крайности славянофильской критики, противопоставляв­шей народный театр Островского французской классической трагедии, вполне могла возник­нуть и ответная полемическая реплика: «Не променяю Рашель на мужика!»

[172] См. примечание к восклицанию Степана Трофимовича: «.Шекспир и Рафаэль — выше освобождения крестьян» (с. 563).