Бесы

(Время. 1863. № 3. Критическое обозрение. С. 162; см.: Т. 20. С. 96. В третьей строчке име­ется в виду тема карикатуры Н. Степанова, высмеивавшей вельможу-невежду, который, услы­шав название духового инструмента корнет-а-пистон, специально поехал в Павловск с целью послушать, «как корнет играет на пистоне». В четвертой — название статьи Н. Н. Страхова «Жители планет», вызвавшей ряд критических отзывов в радикальной журналистике). Пер­вые две строчки этого четверостишия, которые «всё лепетал под стук вагона» Степан Тро­фимович, охарактеризованные как «стишонки», принадлежащие перу «тех, которые заяв­ляют себя прогрессистами» (Т. 20. С. 108), были повторены Достоевским также в фельетоне «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах» (Эпоха. 1864. № 5. С. 280).

[148] Может разбить мою жизнь (фр.).

тал и очень хорошо помню» (Т. 23. С. 33). Ср.: «Денег появилась такая масса, что не знали, куда девать. Выписывали из Петербурга прелестниц и где-нибудь в селе Едрове устроивали афинские вечера. На одном таком вечере цыганку Стешку исщипали так, что для того, чтобы замять дело, потребовалось отдать табору не меньше двадцати тысяч рублей. Поливали друг друга шампанским, поили шампанским реку.» (Салтыков-Щедрин. Т. 16, кн. 1. С. 359). В набросках к «Бесам» упоминание «афинских вечеров» возникает в контексте, содержащем полемическую аллюзию на картину социалистической утопии из романа Н. Г. Чернышевско­го «Что делать?» («Четвертый сон Веры Павловны»): «Вот тут труд всеобщий (если б все были Христы) проявился бы с радостным пением, но не афинских вечеров» (Т. 11. С. 193).

[150] «Федор Михайлович выше всего в живописи ставил произведения Рафаэля и высшим его произведением признавал „Сикстинскую Мадонну"», «которую он признавал за высочайшее проявление человеческого гения» (Достоевская. Воспоминания. С. 204, 202).

[151] В любой стране (фр.).

[152] В стране Макара и его телят (фр.). Французский парафраз русской поговорки «куда Макар телят не гонял», употребляемой со значением угрозы принудительно отправить (со­слать, упечь) в самые отдаленные места (в ссылку, каторгу, на поселение и т. п.). Ср. в пьесе А. Н. Островского «За чем пойдешь, то и найдешь. Женитьба Бальзаминова», напечатанной в журнале братьев Достоевских «Время» (1861. № 9): «Ты теперь весь в моей власти, пони­маешь ты это? Что хочу, то с тобой и сделаю. Захочу — прощу, захочу — под уголовную под­веду. Засудят тебя и зашлют, куда Макар телят не гонял» (Островский А. Н. Полн. собр. соч.: В 12 т. М., 1974. Т. 2. С. 371). См. также схожую с парафразом Верховенского игру с этим вы­ражением у Щедрина («В среде умеренности и аккуратности», 1874): «Помилуйте, Алексей Степаныч! Ему метресса изменила, а я из-за этого должен с Макаровыми телятами знакомст­во сводить! На что похоже!» (Салтыков-Щедрин. Т. 12. С. 42).

[153] Я всего лишь простой приживальщик, и ничего больше! Да, н-н-ничего больше! (фр.)

и вот он под ним корчится, а освободиться не умеет. Иной соглашается жить и придавленный, а другой не согласен и убивает себя» (Т. 23. С. 24). Интересно, что если в «Бесах» эта характе­ристика отнесена к Шатову, то в набросках к «Дневнику писателя» Достоевский уже упоми­нает в этой связи Кириллова: «Мне говорили, что Кириллов не ясен. Я бы вам рассказал про Малькова. Недоконченные типы. <.> Придавленные камнем из „Бесов" и т. д.» (Т. 24. С. 163).

[155] А. У. Порецкий, товарищ Достоевского еще с 1840-х гг., писал ему 6/18 июня 1871 г.: «Вот и теперь, не далее как на днях, Вам же я был обязан тем, что воскресли предо мной не­которые, потемневшие было, черточки этого прошлого: передо мной первая (еще не дочитан­ная мною) часть Ваших „Бесов"; там одно словечко „недосиженные" разом перенесло меня к сороковым годам: ведь это словечко нашего общего друга Степана Дмитриевича, который, право, сродни Вашему „Степану Трофимовичу"; хоть бы, напр<имер>, эти ночные излияния перед ребенком. Не знаю, где Вы подглядели и подслушали их, но они — истина; они близ­ко-свойственны обоим Степанам.» (ОРРГБ. Ф. 93. II.7.113; цит. по: Д. Письма. Т. 2. С. 496, примеч.). Это свидетельство А. У. Порецкого позволяет говорить, что при создании образа Верховенского-старшего Достоевский воспользовался некоторыми чертами своего близкого знакомого также еще с 1840-х гг. — доктора С. Д. Яновского. Об интимных сторонах семей­ной жизни Яновского («ночные излияния перед ребенком») писатель мог знать от его жены, актрисы А. И. Шуберт, с которой в начале 1860-х гг. он был в весьма близких, доверитель­ных отношениях. Однако приведенные наблюдения (включая общее имя) еще не дают доста­точных оснований для зачисления С. Д. Яновского, вполне заурядного представителя эпохи 1840-х гг., в ряд прототипов Степана Трофимовича Верховенского (ср.: Альтман. С. 90-91).

[156] У этих семинаристов (фр.).