Бесы

Иногда даже мелочь поражает исключительно и надолго внимание. О го­сподине Ставрогине вся главная речь впереди; но теперь отмечу, ради курье­за, что из всех впечатлений его, за всё время, проведенное им в нашем городе, всего резче отпечаталась в его памяти невзрачная и чуть не подленькая фигур­ка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в то же вре­мя яростного сектатора Бог знает какой будущей «социальной гармонии»[201], упивавшегося по ночам восторгами пред фантастическими картинами буду­щей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в нашей гу­бернии он верил как в свое собственное существование[202]. И это там, где сам же он скопил себе «домишко», где во второй раз женился и взял за женой день­жонки, где, может быть, на сто верст кругом не было ни одного человека, на­чиная с него первого, хоть бы с виду только похожего на будущего члена «все­мирно-общечеловеческой социальной республики и гармонии».

«Бог знает как эти люди делаются!» — думал Nicolas в недоумении, при­поминая иногда неожиданного фурьериста.

IV

Наш принц путешествовал три года с лишком, так что в городе почти о нем позабыли. Нам же известно было чрез Степана Трофимовича, что он изъ­ездил всю Европу, был даже в Египте и заезжал в Иерусалим[203]; потом прима­зался где-то к какой-то ученой экспедиции в Исландию и действительно по­бывал в Исландии[204]. Передавали тоже, что он одну зиму слушал лекции в од­ном немецком университете. Он мало писал к матери — раз в полгода и даже реже; но Варвара Петровна не сердилась и не обижалась. Раз установившиеся отношения с сыном она приняла безропотно и с покорностию, но, уж конеч­но, каждый день во все эти три года беспокоилась, тосковала и мечтала о сво­ем Nicolas непрерывно. Ни мечтаний, ни жалоб своих не сообщала никому. Даже от Степана Трофимовича, по-видимому, несколько отдалилась. Она со­здавала какие-то планы про себя и, кажется, сделалась еще скупее, чем прежде, и еще пуще стала копить и сердиться за карточные проигрыши Степана Тро­фимовича.

Наконец в апреле нынешнего года она получила письмо из Парижа, от ге­неральши Прасковьи Ивановны Дроздовой, подруги своего детства. В пись­ме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодо­вич коротко сошелся с их домом и подружился с Лизой (единственною ее до­черью) и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux[205], несмотря на то что в семействе графа К. (весьма влиятельного в Петербурге лица), пребывающего теперь в Париже[206], принят как родной сын, так что по­чти живет у графа. Письмо было краткое и обнаруживало ясно свою цель, хотя кроме вышеозначенных фактов никаких выводов не заключало. Варвара Пет­ровна долго не думала, мигом решилась и собралась, захватила с собою свою воспитанницу Дашу (сестру Шатова) и в половине апреля покатила в Париж и потом в Швейцарию. Воротилась она в июле одна, оставив Дашу у Дроздо­вых; сами же Дроздовы, по привезенному ею известию, обещали явиться к нам в конце августа.

Дроздовы были тоже помещики нашей губернии, но служба генерала Ива­на Ивановича (бывшего приятеля Варвары Петровны и сослуживца ее мужа) постоянно мешала им навестить когда-нибудь их великолепное поместье. По смерти же генерала, приключившейся в прошлом году, неутешная Прасковья Ивановна отправилась с дочерью за границу, между прочим и с намерением употребить виноградное лечение, которое и располагала совершить в Vernex- Montreux во вторую половину лета. По возвращении же в отечество намерева­лась поселиться в нашей губернии навсегда. В городе у нее был большой дом, много уже лет стоявший пустым, с заколоченными окнами. Люди были бога­тые. Прасковья Ивановна, в первом супружестве госпожа Тушина, была, как и пансионская подруга ее Варвара Петровна, тоже дочерью откупщика прошед­шего времени[207] и тоже вышла замуж с большим приданым. Отставной штаб- ротмистр Тушин и сам был человек со средствами и с некоторыми способно­стями. Умирая, он завещал своей семилетней и единственной дочери Лизе хо­роший капитал. Теперь, когда Лизавете Николаевне было уже около двадцати двух лет, за нею смело можно было считать до двухсот тысяч рублей одних ее собственных денег, не говоря уже о состоянии, которое должно было ей до­статься со временем после матери, не имевшей детей во втором супружестве. Варвара Петровна была, по-видимому, весьма довольна своею поездкой. По ее мнению, она успела сговориться с Прасковьей Ивановной удовлетворительно и тотчас же по приезде сообщила всё Степану Трофимовичу; даже была с ним весьма экспансивна, что давно уже с нею не случалось.

— Ура! — вскричал Степан Трофимович и прищелкнул пальцами.