Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Простые и ясные отношения с фактологической истиной никогда не стояли у Бабеля на первом месте. «Я был лживый мальчик, – начинается один из рассказов о детстве. – Это происходило от чтения». Более поздняя работа «Гюи де Мопассан» заканчивается весьма некорректным пересказом биографии Мопассана, автор – Эдуард де Мениаль: «Достигнув славы, он перерезал себе на сороковом году жизни горло, истек кровью, но остался жив. Его заперли в сумасшедший дом. Он ползал там на четвереньках и ел свои испражнения…» Современные исследования творчества Бабеля показывают, что «ни у Мениаля, ни у какого иного биографа ничего не говорится ни о ползании на четвереньках, ни об испражнениях»; этот образ, похоже, заимствован или из романа «Нана» (граф Мюффа ползает у ног героини и вспоминает о святых, поедающих собственные экскременты), или из «Мадам Бовари» (где говорится, что Вольтер, умирая, «пожирал собственные испражнения»). В «Гюи де Мопассане» Бабель не упоминает ни Вольтера, ни Золя, ни Флобера, он говорит лишь о том, что мать Мопассана была двоюродной сестрой Флобера: этот ложный слух Мениаль полностью опроверг.

Может, Бабель пытался утвердить независимость личности от ее поступков – независимость Мопассана, личности, от его фактологически достоверной биографии? Или он хотел сказать, что «предчувствие истины» само по себе правдивее исторических фактов?

По пути домой я проходила мимо прачечной. Из вентиляторов у пола бил теплый воздух, насыщенный запахом моющих средств, а в открытом окне играла песня Леонарда Коэна «Сперва возьмем Манхэттен»: «Я люблю твое тело, твой дух, твою одежду».

Так что же ты любишь, когда влюблена? Его одежду, его книги, его зубную щетку. Все эти промышленные товары, которые еще недавно казались чем-то отдельным, вдруг волшебным образом обретают свои права, становятся аспектами личности, органичным выражением того, как она действует, как выбирает и использует вещи. После того как Онегин исчез, Татьяна в седьмой главе начинает посещать его покинутую усадьбу, она разглядывает его кии, его библиотеку, манежный хлыстик, «и все ей кажется бесценным». «Что ж он?» – спрашивает она, вчитываясь в его книги, изучая отметки ногтя на полях.

Так и исследователи Бабеля сегодня сосредоточенно изучают все, что когда-то ему принадлежало. Один историк написал комментарий к описи вещей, конфискованных в московской квартире Бабеля в Большом Николо-Воробинском переулке. (Пирожкова в своих мемуарах вспоминает, как впечатлена она была, узнав о существовании Большого Николо-Воробинского переулка, название которого дословно означает «Николай и воробьи»; Бабель сказал ей, что происходит оно от названия церкви Николы-на-Воробьях, которую построили неподалеку «с помощью воробьев, то есть в том смысле, что воробьев ловили, жарили и продавали». Это абсолютная неправда, поскольку слово «воробинский» происходит на самом деле от архаичного слова «воробы», что в старину означало «ткацкое веретено», и лишь по случайности его прилагательная форма почти совпадает со словом «воробьиный», но Бабель мог придумать историю из чего угодно.) Итак, проглядывает ли из списка вещей личность?

Бинокль – 2 пары

Рукописи – 15 папок

Рисунки – 43 шт.

Схема транспортной сети – 1 шт.

Иностранные газеты – 4

Иностранные журналы – 9

Записные книжки с записями – 7 шт.

Различные письма – 400 шт.

Иностранные письма и открытки – 87 шт.

Различные телеграммы – 35 шт.

Зубная паста – 1 шт.

Крем для бритья

Подтяжки – 1 пара

Старые сандалии

Утенок для ванны

Мыльница – 1

Пятнадцать папок с рукописями исчезли, и еще девять папок конфисковали у Бабеля на даче. Что касается личных вещей, их хранили три месяца, а потом сдали государству в виде «поступлений». Согласно чекам, продажа биноклей принесла 153 рубля 39 копеек, а записей о том, что сталось с резиновым утенком Бабеля, не сохранилось.

Лето в Самарканде ( начало )

Когда я пытаюсь вспомнить, что привело меня на целое лето в Самарканд, мне приходит на ум рассказ о народном герое Ходже Насреддине. Однажды поздним вечером он шел по пустынной дороге – так говорят – и вдруг заметил группу всадников, скачущих к нему. В ужасе, что его могут ограбить или забрать в армию, Насреддин перепрыгнул через стену и очутился на кладбище. Озадаченные всадники – на самом деле это были обычные путники – подъехали к стене, заглянули за нее и увидели на земле неподвижного Ходжу.

– Тебе нужна помощь? – спросили они. – Что ты тут делаешь?

– Видите ли, – ответил Ходжа Насреддин, – все не так просто. Понимаете, я здесь из-за вас, а вы здесь – из-за меня.