Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Эхо смолкает. Наступает тишина – мёртвая. За окном полыхает кровавая заря, и кабинет окутывают сумерки – всё гуще и гуще.

Средь оглушительной тишины в полном мраке вдруг явственно слышно, как кто-то поскрёбывает в углу. И точит, и точит, и точит…

ЗАНАВЕС

медленно опускается

Генерал и его мыша Театральный разъезд

Не называй её небесной

И у земли не отнимай!

Николай Филиппович Павлов

Под оглушительные аплодисменты зала, которые наверняка были слышны вне стен здания театра, достигши даже ушей скучающих от безделья водителей двух представительских автомобилей, что нудились у театрального разъезда, Аркадий Наумыч вскакивает в негодовании с места, и восклицает так гневно, что едва не перекрывает своим командным голосом овации:

– Можно подумать, быть генералом – постыдное дело!

Аркадий Наумыч не помнил, когда бы последний раз в своей жизни он так краснел от негодования, и чувство жжения по самой кромке ушей и горение щёк совершенно не смущало его. Праведный позор – как праведный гнев. Он пылал изнутри, и бесчестья красок загар не в мочи был притушить даже густой сумрак, окутавший ложу.

Трудно сказать, слышали в партере его слова или нет. А ежели расслышали, то кто же они и сколько их было – тех, разумеется, у кого столь чутки уши, чтоб услышать, как поскрёбывает мыша в углу генеральского кабинета?!

Поднялся занавес, и воссияла сцена в огнях софитов.

Актёры выходили под крики «Браво!» и кланялись – кланялись, казалось, в направлении ложи. При взгляде снизу вверх можно было подумать, будто в затемнённой ложе почивают на лаврах драматург и режиссёр сего представления. В чём-то, должно быть, зрители были не так уж и неправы, особенно, если вывернуть слова наизнанку да передёрнуть их смыслы.

– Скажи, какой генерал бравый, а?!

А к какому из двух, однако ж, генералов обращены её обидные слова?

Софья Андреевна бросила с размаху на сцену букет, который преподнёс ей от всего сердца Аркадий Наумыч при свидании. Казалось, она напрочь растоптала его чувства, всколыхнувшиеся было в нечаянной надежде, и он не понимал, отчего же так случилось вдруг, но стоял, ожидая продолжения скандала.

– Браво! Брависсимо!!! – воскликнула она.

Генерал на сцене поймал на лету букет и, послав в ответ широким жестом воздушный поцелуй, склонился в бесконечно нижайшем поклоне.

На сцену летели цветы – точно бы с небес падали снежки, образуя пёстрые благоухающие сугробы. В театральном зале поднималась живая волна – под бравурные крики, свист и шквал аплодисментов актёры неистово кланялись, впервые, может статься, встретившись в своей артистической карьере с таким небывалым успехом. Глаза лучились.

Поистине, это был фурор: зрительный зал, словно обезумев, неистовствовал от восторга.

Круто развернувшись, Аркадий Наумыч двинулся было в гневном порыве к выходу из ложи, когда услышал в спину:

– Генерал и его верная мыша – как славно, не правда ли?!

Решительно ухватившись рукой за бронзовую ручку, так и застыл он вполоборота при выходе из ложи, отвернув голову и гордо откинув назад вороные пряди волос. Должно быть, он полагал, что в этот момент он чертовски красив и необыкновенно импозантен, а главное, горд наперекор судьбе. Всем своим видом говорил генерал, будто генералы никогда не сдаются на милость врагам, но враг генерала пленяет коварством, как порой шестёрка бьёт туза.

Отчего-то, однако ж, руки повисли, и нахлынуло безволие, – и генерал не устоял и минуты в своей праведной позе.

– За что вы меня так?

Ему показалось на миг, будто в груди у него проснулось маленькое серое существо, которое по ошибке кто-то именует душой, и защемило. Сие странное существо вдруг выпростало изнутри себя ручонку, да и махнуло квёло в сердцах – не безразлично ли?

– Зло должно быть наказано – таковы законы жанра.

Он обернулся на голос, точно очнувшись, да вдруг как закричит, глядя мимо неё – едва сам не бросаясь за бархатные перила ложи:

– Бра-во! Бра-во!! Бра-во!!!

И партер, чуть-чуть было попритихший и, должно быть, сдвинувшийся уже на пару шагов к выходу из зала, опять словно взорвался, и волна зрительская хлынула к сцене. Столпившись, приветствуют и будто ждут продолжения. А продолжения нет. Артисты берутся за руки, широко распахивают сияющие глаза на яркий свет гигантской хрустальной люстры, свисающей над головами в партере на цепях, и вздымают волной руки да вдруг преклоняются дружно ниц в благоговении пред восхищённым залом.

– Что ж вы не бежали, повинуясь первому зову сердца? – Софья Андреевна роняет тихое слово с незлым укором. – Может, это было бы и в самом деле лучшим для вас исходом.

– Я… я не знаю, что и сказать-то. Мне стыдно…