(без) Право на ошибку

Я вскочила, я перегнулась через его стол, я, наверное, тянула пальцы к его шее, шипя и ругаясь. Разве он не знает моего диагноза? Разве не выяснил во всех подробностях анамнез? Разве он не понимает, что мне такое нельзя говорить?

Его лепет, торопливые объяснения, медицинские термины пробивались как сквозь толщу воды.

Что так бывает. Что вынесенный когда-то приговор он, конечно, сто процентный, но не совсем. Что когда остается даже один яичник, труба, все равно есть шанс. И даже многолетние безуспешные попытки, неудачное ЭКО не показатель..

Что… Что… Что…

Что если мне не по душе эта новость, они могут, конечно…

Я засмеялась.

Истерически, с всхлипами, начала хохотать. Повалилась назад на свое кресло и заржала так, что врач вскочил, бросился куда-то наружу, начал звать медсестру. Наверное, чтобы вколоть мне успокоительное. Или надеть смирительную рубашку.

Подавила очередной приступ хохота.

Меня трясло от шока.

Блядь, это же не возможно! Но случилось.

Похоже, дело было вовсе не в том, что я бесплодна. Я была бесплодна от всех — кроме Веринского. Этот самый сволочной, лучший, невозможный, потрясающий, ненавистный, любимый мужчина был единственный, кто совпадал не только с моим внутренним «я», но и моим долбанным организмом, не признававшим ни других самцов, ни современные технологии.

Одним движением ладони я остановила объяснения доктора.

Потом. Все потом. Вернусь через час — мне надо было побыть одной.

Точнее… наедине.

Я вышла в соседний сквер, уселась на свободную лавочку и закрыла глаза, ловя тепло солнца сквозь зеленую листву.

У меня будет ребенок.

У меня. Будет. Ребенок. Второй. Брат или сестра для Рады. Еще одна кнопка, за которую придется переживать и бояться, которую я буду растить и воспитывать. Покупать смешные одежки, игрушки.

Господи.

Я всхлипнула.

У меня будет ребенок.

И вздрогнула от пришедшей вслед мысли.

У нас будет ребенок.

И вряд ли я окажусь настолько сукой, что не сообщу об этом отцу. Не затем, чтобы сказать о своем прощении. Мной он был прощен давно.

Но кто сказал, что он не ждет прощения от мироздания?

Я облизала губы и открыла глаза. Мимо ходили люди, но я на обращала на них внимания.

Была погружена внутрь себя. Мне надо было договориться с самой собой. Задать себе самый важный вопрос.

Единственная ли причина того, что я хочу написать Мише, эта та жизнь, что зародилась во мне?

Распрямилась и облегченно вздохнула, когда услышала ответ. Когда, наконец, почувствовала былую уверенность в себе и своих действиях.

Взяла твердой рукой телефон и нажала на иконку мессенджера.

ГЛАВА 23

Михаил

Она не написала.

Ни вчера, ни сегодня. Не напишет и завтра.

Сколько прошло времени с той ночи? Два месяца? Может хватит надеяться?

Ты сдохнешь в одиночестве, Веринский. И, черт возьми, бармен будет единственным, кто тебе что-нибудь подаст перед смертью.

— Еще коньяк?

— Да.

Вокруг громыхала музыка. Громкая музыка, полумрак, бешеные вспышки софитов, толпа.

Меня раньше это бесило, так что я скрывался в вип-зоне и приглашал туда тех, кто меня интересовал. Хорошеньких блядей, деловых партнеров, интересных собеседников.

Но сейчас их не хотелось. Хотелось побыть одному — а это был наилучший способ. Чтобы хоть немного заглушить свой внутренний голос, который превратился в мерзкого гоблина и гадко подхихикивал в темноте.

Нет. Нет. Нет.

И не важно, что ты ее любишь.

И не важно, что вывернул перед ней собственное нутро — оно настолько ей неприятно, что не нужно даже под соусом из чувств и желаний.

И не важно, что ты в первый раз признался в любви другому человеку. И первый раз сказал кому-то, что хочешь жениться.

И не важно, что ты принял решение. Что готов рисковать всем, что имеешь, в том числе местом в собственном аду.

Все слова, пустое. Тебя оценили не по ним. И не по тем поступкам, которыми ты, как правильный влюбленный мальчик, пытался выслужиться последние месяцы. С надеждой подзаборной шавки глядя на свою потенциальную хозяйку — простит? Примет? Отмоет?

Тебя оценили по твоему прошлому, а значит, грош тебе цена.

И голубой вагон, вместо того, чтобы устремиться в лучшее, свалился под откос и теперь ржавеет под бесконечным ливнем.

Так что ты сдохнешь в одиночестве, Веринский.

— Не занято?

Громко, прямо в ухо, но я даже не вздрагиваю.

Медленно поворачиваюсь и оценивающе смотрю на блондинку, решившую пристроить свою задницу на соседний стул.

Холеная. Красивая. Знающая себе цену.

Не соска и не любительница приключений на задницу. Это чувствуется сразу.

Но и не Настя.

Меня кривит от злости. В основном — на себя. На то, что я продолжаю как долбанный неудачник рассчитывать на что-то, тогда как единственная, кто мне нужен, уже приняла решение.

Я ведь так и не убрал парней, которые за ней присматривали. Приказал быть деликатнее, но оставил на месте пока. Формально, для самого себя, объявил, что это из-за Горильского. Будто тот еще может попытаться навредить — хотя Артем уже давно сломался и бессмысленной кучей воняет в углу камеры.

Но я должен был как-то объяснить самому себе маниакальное желание присутствовать в ее жизни.

Хотя бы так.