Без приглашения

— Что с твоей женой, Хартум? Не выполняет норму. Приносит носки с каким-то странным орнаментом, вроде она не вяжет, а гравирует орнамент конфетницы. Когда приходит, лица на ней нет. Уж не заставляешь ли ты ее учиться своему ремеслу? — Заметив мой хмурый взгляд, приемщица рассмеялась: — Неужели шуток не понимаешь? Но шутки шутками, а ты ей все-таки передай…

— Ничего передавать не буду. Не мое дело, — сказал я и быстро пошел дальше.

Встретил я и еще несколько человек. Карим, ученик монтировщика, которому я часто помогал, подошел и быстро-быстро стал шептать:

— Каймарас над тобой смеется. Не верит, что ты что-нибудь сделаешь. А я верю, — глаза его сверкнули. — Не сдавайся, Хартум, многие комсомольцы говорят, что ты талантливый. Первый восемнадцатилетний, которому доверили…

Похлопав по плечу мальчишку и улыбнувшись ему, я толкнул дверь приемной.

Секретарша крикнула:

— Скорей, скорей, Хартум! Директор тебя ждет. Еще утром за тобой бегала курьерша, но увидев, что уходишь в лес, не стала догонять. Как твои поиски? Жаль, правда, что ранней весной затеял это дело. Даже цветочков хороших не соберешь…

Секретарша у директора носатая, ехидная: рада пустить ежа за воротник. Зря не болтает — в ее словах отражается настроение начальства.

В кабинете у стола директора собрались главный художник, заведующий гравировальным цехом, бригадир монтировщиков, и тут же, конечно, оказался мой «любимый» Каймарас. Он встретил меня громким смехом.

Директор шикнул на него.

— Спокойней, спокойней!.. Здравствуй, Хартум. — Он протянул мне руку, чем удивил всех. — Глаза у тебя что-то не очень веселые.

— Отец тяжело заболел, — сказал я.

Все притихли.

— Сердце? — спросил немолодой заведующий цехом.

Я кивнул.

— Да-а… — протянул директор. — Нехорошую весть ты принес. К врачу Бахмуд обратился?.. Значит, серьезное дело. Слушай, работу над сахарницей он начал? Не сердись, что об этом спрашиваю, но сам понимаешь — выставка ждать не станет. Ты-то принес свой эскиз?

— Но ведь срок завтра, — неуверенно проговорил я.

— Значит, эскиз еще в лесу? Зреет на ветке? — Все рассмеялись, а директор причмокнул губами. — Ладно, увидим… Тебя я просил зайти по другому делу. Каймараса предупредили, и тебя тоже считаем нужным предупредить. Насчет «нового». Вы, молодые, очень уж этим увлекаетесь.

— Я не увлекаюсь! — выскочил Каймарас.

— Ты безупречный, симпатичный, активный — помолчи немножко. — Директор повернулся ко мне. — Такое дело. К нам на комбинат письма приходят, заявления. Вот из Махачкалы от Разака Манаева, он там уже десятый год работает зубным техником, вот и твой дядя Раджаб прислал письмо из Баку. Хотят участвовать в Генуэзской выставке. Где Генуя, а где мы. Почему же к нам обращаются? Они кубачинцы, кубачинские мастера. Живут-работают в другом месте, а хотят представлять наше искусство. Мало ли что хотят! Надо еще доказать, что имеют право, что не превратились из художников в обычных ремесленников. Каждого будем рассматривать, оценивать по достоинству. Посмотрим работы — и тогда будем решать. Но есть особый случай. Амира Ибрагимова помнишь?

— Он был моим другом.

— Был… Он и нашим другом был, у нас родился, у нас женился. Отец его славный мастер. Этот Амир, он тоже прислал… Не заявление, эскиз прислал. Хочешь посмотреть? — С этими словами директор протянул мне лист ватмана.

Я увидел изображение блюда. Не совсем так: о том, что́ передо мной, я узнал только по объяснительной надписи. Мне приходилось видеть и овальные, и круглые, и выгнутые блюда кубачинской работы. С эмалью и без эмали, чеканные и резные, медные и серебряные. Я уже где-то рассказывал об известной работе Расула Алиханова. В самом центре его знаменитого блюда было резное изображение аула Кубачи. Прекрасный многоярусный орнамент окружал крошечный пейзаж. Да, блюдо Расула Алиханова и поныне считают большой удачей. Но блюдо, а не пейзаж — слишком мелкий, слишком схематичный. Почему говорю об этом? Старые мастера и поныне спорят, можно ли допускать такую вольность, можно ли путать реалистический рисунок со старинным орнаментом… Амир тоже не отказался от орнамента, но вот что он сделал. Оставил всю середину чистой и гладкой, предлагая покрыть ее переливчатой эмалью, а бордюр и ручки он испещрил тончайшим орнаментом. Но… тут особое дело — не чисто кубачинским, а смешанно-восточным. Главный художник сказал, что хоть и есть сходство в орнаменте узбекском и нашем, что, если приглядеться, можно обнаружить родственные черты и в азербайджанском, и в туркменском, и даже в некоторых видах афганского орнамента, смешивать их, сливать и переплетать — значит обнаружить невежество или, того хуже, беспринципность, безвкусицу…

Но даже не это смешение орнаментов выглядело вызывающим. Форма блюда, лишенная симметрии, напоминала как бы озерцо или пруд…

— Лужа! — закричал директор. — Настоящая лужа…

— Лужа с вышивкой, — хихикая, добавил Каймарас.