Без приглашения

— Ах, Хартум, тебе хорошо, твой отец жив. А мне мама говорит, что мой папа… Что я… Что это его посмертная воля, и если я воспротивлюсь… Что будет, что будет! Хартум, Хартумчик, я ничего не знаю…

Она плакала все горше. Почти рыдала.

Я обнял ее.

— Знаю, знаю, что будет. Знаю, что делать!

— Ой, не трогай меня, Хартум! — зашептала Мадина…

Когда мы, отвязав ишака, все втроем опускались к Синему источнику, чуть видным дымком пронесся над нами заячий дождь.

— Заячий дождь, заячий дождь! — прижимаясь ко мне, тихо сказала Мадина и улыбнулась сквозь слезы.

— Смотри, смотри, — сказал я ей, — радуга! Она оперлась на две горы, она их соединила.

Но, подходя к аулу, мы опять разошлись в разные стороны.

МАДИНА

ЧАС СМОТРЕЛА, ДВА ЧАСА СМОТРЕЛА

В этом месяце я перевыполнила норму. Мама позвала дядю Юнуса, и они за меня взялись. Так ругали за встречи с Хартумом, так мама плакала, что я, жалея ее, обещала забыть слово «любовь» и помнить одно только слово «работа». С утра до ночи я вязала носки, в глазах у меня рябило от привычных красок, таких ярких и таких прочных, что их даже мои слезы ничуть не размывали. Два раза в день разрешалось мне выходить из дому: рано утром и под вечер, когда по обычаю все девушки аула идут цепочкой с мучалами по воду. Ах, и это бы мне запретила мама, но боялась, что нехорошо обо мне подумают люди: девушка только тогда не идет к роднику с остальными, если больна или если не девушка она больше — замуж вышла. А бывает, что девушка не выйдет замуж, но тайное станет явным… Ах, как я боялась, что однажды подруги скажут мне: «Мы знаем, что с тобой произошло у Синего источника, ходи к роднику с женщинами!»

Шея у меня разболелась — так я крутила головой, надеясь по пути к роднику хоть одним глазом увидеть Хартума. Чего только не думала! Еще в прошлом году в комсомольской газете так проработали одного негодяя на ту же букву, но не Хартума, а Халила, что страшно было читать. Этот комсомолец Халил признался в любви четырем девушкам, потом оказалось, что он еще раньше был два раза женат… Прямо не знаю, что и подумать; но если бы Хартум действительно меня любил — нашел бы способ передать мне привет. Ведь правда? Если б знал, как мучат меня тоска и одиночество. Если б слышал, что говорит моя мама! Мама говорит, что я глупая девочка, что Хартум опозорит меня перед всем аулом. «Ты и догадаться не можешь, какие шайтаны пляшут в его сердце после встречи с тобой. Вот-вот ему засватают другую девушку. И мне известно, и все старухи говорят, что Петим, младшая дочь Гамзалава, ему предназначена по сговору. А если и смотрит в твою сторону — по одному тому смотрит, что, вернувшись из Баку, где забыли давно мусульманский закон, Хартум вслед за дядей своим Раджабом пошел шайтановым путем и мало ему, да, мало ему, честной любви… Нет, нет, не стоит Хартум Амирова мизинца. Сильным и красивым вернется солдат Амир. Не сегодня-завтра вернется. Одного боюсь, об одном плачет мое сердце — вдруг Амир узнает, вдруг расскажут ему люди, что ты встречалась в горах с Хартумом. Что будет, что будет! Не избежать нам большого кармакара — скандала. Ой, смотри, Мадина, смотри!» Так плакала и причитала моя старая мама, а я, глядя на нее, тоже начинала всхлипывать, и чуть не каждый вечер кончался тем, что я бросалась на сундук и рыдала, а потом, если смотрела в зеркало, видела, что глаза мои покраснели и веки опухли. Даже самой себе я стала казаться уродиной.

Конечно, старалась успокоить себя. Но ведь правда, правда! — если бы любил меня Хартум, разве не нашел бы средства увидеть меня… Нет, не может он меня обмануть… Нет, может… Никого больше не любит… Нет, любит…

Что делать, а? Ночью поднялась на крышу, смотрела направо, смотрела налево, потом привязала канат, спустилась на улицу. Проходя мимо дома Хартума, посмотрела наверх — нет его в окне. Как мог не почувствовать, что его Мадина здесь? Я читала в комсомольской газете, что жених бабочки за пятнадцать километров чувствует свою невесту и, минуя все препятствия, летит к ней. Вот стена, за стеной Хартум — я пнула ногой со злости камни его дома. Если бы камни могли понимать, что делается в сердце моем, — рассыпались бы в песок, да? Ничего такого не случилось, пришлось мне вернуться домой. Думаете, легко подыматься по канату на крышу дома!

Я взяла носок, вынесла на балкон стул. (Спуститься отсюда нельзя, под балконом весь день народ ходит.) Но какое уж тут вязание! Глаза так и шарят: нет ли среди народа моего Хартума? Час смотрела, два часа смотрела… Ой, идет! Что делать? Как с ним встретиться? Заметалась. К колодцу побежать — нет ни одного пустого мучала. Скорей, скорей! Выплеснула в окно воду, побежала с пустым мучалом на улицу. Мама стоит в дверях и хохочет-хохочет:

— Ай, молодец Мадина — с головы до ног облила Хартума. Не станет больше ходить под нашими окнами. Ну, ты, видно, поумнела, отвадить решила… Смотри, как улепетывает. Теперь верю тебе, что разлюбила.

Я решила схитрить. Глаза опустила, говорю маме:

— Нисколько больше не люблю Хартума! Теперь будешь из дому отпускать?