Читаем Бездна полностью

— Жить мнѣ… да и всѣмъ намъ… въ Юрьевѣ было не легко, начала она снова:- съ сестрой мы мало сходились, у нея другія требованія… другія понятія… Братъ ушелъ. Онъ… съ этою слабостью своей… вѣчно терзавшій себя воспоминаніями объ утерянномъ прежнемъ, недовольный собою и нами, ни съ чѣмъ не мирившійся и на все досадовавшій какъ ребенокъ… И каждый день тѣ же грошовые разсчеты, мелкія лишенія, старческія, малодушныя жалобы его на недостатокъ удобствъ, въ которымъ привыкъ онъ съ пеленъ… О мукѣ я не говорю, но что горечи, что злости набиралось мнѣ въ душу, если бы вы знали!… А я не родилась злая, Борисъ Васильевичъ, мнѣ тяжело ненавидѣть и проклинать… Смириться я тоже не могла: недостаточно христіанка я для этого…

— Вы не вѣруете? спросилъ совершенно спокойно Троекуровъ.

Но этотъ вопросъ какъ бы смутилъ ее нѣсколько.

— Я не атеистка, впрочемъ, словно извиняясь, отвѣтила она, — я признаю невѣдомую… высшую силу… Но Провидѣніе, какъ говорится, было слишкомъ безпощадно ко всѣмъ намъ, чтобы могла я вѣрить въ его "безконечную милость" и сносить съ покорностью его удары во имя его "будущихъ…" гадательныхъ наградъ, добавила Настя съ неудачнымъ намѣреніемъ улыбки;- еслибъ я вѣровала, сказала она по минутномъ размышленіи, — какъ дается это инымъ… я ушла бы теперь, не задумываясь, въ монастырь, въ пустыню, "спасать себя молитвой и постомъ", какъ говоритъ старецъ Пименъ у Пушкина…

Она остановилась вдругъ, пораженная выраженіемъ страданія, сказавшагося въ эту минуту на лицѣ ея собесѣдника.

— Вы дурно себя чувствуете? быстро спросила она.

— Ничего, также поспѣшно проговорилъ онъ, — въ головѣ нѣсколько подергиваетъ… старая обычная у меня боль, нисколько не мѣшающая мнѣ слушать… Продолжайте, сдѣлайте милость!

Дѣвушка заговорила опять; она въ этой исповѣди своей находила какое-то невѣдомое ей до тѣхъ поръ душевное удовлетвореніе.

— Христіанскаго смиренія во мнѣ не было, повторила она, — но и доброму, что оставалось у меня въ душѣ, я не хотѣла дать погибнуть въ этомъ аду… Чѣмъ наполнить, на что отдать ее, душу, думала я безустанно, чтобы стоять внутри себя выше житейскихъ терзаній… чтобы было у меня что-нибудь главное… недосягаемое… чему бы я могла предаться такъ, чтобы все возмущающее въ жизни потеряло для меня всякое значеніе… Не знаю, такъ-ли я выражалась и понятно-ли для васъ это чувство, Борисъ Васильичъ?…

— Совершенно, сказалъ онъ, — и совершенно понятно, что это "главное", на что могли бы вы "отдатъ душу", вы попытались искать въ искусствѣ…

— Да, радостно воскликнула она, не правда-ли?… У меня къ театру была страсть съ дѣтства; я помню, въ Москвѣ, на послѣднія деньги, бывало, ѣдешь съ братомъ плакать надъ Садовскимъ въ Любимѣ Торцовѣ… А что ночей на пролетъ провела я за Шиллеромъ и Шекспиромъ… Я долго однако боролась съ собою: я люблю дѣтей, и у меня дипломъ изъ гимназіи есть; я думала сначала посвятить себя педагогіи, поступить куда-нибудь въ учительницы. Но я слишкомъ раздражена, слишкомъ нервна; я бы воспитанникамъ своимъ принесла болѣе вреда, чѣмъ пользы… А на сценѣ тѣ же нервы могутъ еще службу мнѣ сослужить: съ помощью ихъ я буду въ состояніи вѣрнѣе, тоньше принимать въ себя и передавать внутреннюю жизнь лицъ, которыхъ мнѣ придется изображать…

Она говорила съ воодушевленіемъ, съ разгоравшимися все ярче глазами, и все лицо ея, впалое и желтое, словно преобразилось подъ свѣтомъ этихъ дымчатыхъ и глубокихъ глазъ… "Да она просто красива"! сказалъ себѣ въ изумленіи Троекуровъ…

Онъ продолжалъ глядѣть на нее, тихо покачивая головой.

— У васъ сценическая, выразительная, подвижная наружность, — безспорно. Остается знать…

— Есть-ли у меня талантъ? договорила она за него.

— Да, усмѣхнулся онъ.

— Кажется, есть, отвѣтила дѣвушка безъ притворнаго скромничанья: — покойный отецъ думалъ такъ, по крайней мѣрѣ, а у него было много вкусу и навыка, онъ такъ много видѣлъ на своемъ вѣку… Я прочла съ нимъ много женскихъ драматическихъ ролей: Корделію, Дездемону, Марію Стюартъ, Теклу въ Валленштейнѣ, и изъ нашего репертуара…

— Знаменитую Катерину въ Грозѣ? неожиданно спросилъ Троекуровъ. И Настя не могла разобрать, похвалою-ли или ироніей отзывался у него этотъ вопросъ. Онъ впрочемъ не далъ ей времени объяснить себѣ это:

— Во всякомъ случаѣ вамъ слѣдуетъ, я полагаю, пройти извѣстную подготовительную школу съ какимъ-нибудь хорошимъ спеціалистомъ… А для этого, и не для одного этого, пока вы не поступите на сцену… средства нужны, Настасья Дмитріевна, молвилъ онъ, не глядя на нее и понижая голосъ.

— Я теперь обезпечена, воскликнула она: — тетка наша, Лахницкая, оставила по завѣщанію три тысячи рублей сестрѣ моей Антонинѣ съ тѣмъ, чтобы она пользовалась процентами съ нихъ до замужства, а когда выйдетъ, передала бы ихъ мнѣ въ полное распоряженіе. Тетка предчувствовала, что Антонина со своею красотой найдетъ себѣ скоро богатаго мужа и не будетъ нуждаться въ этихъ деньгахъ…

— Какія же это деньги три тысячи рублей? возразилъ онѣ: — на проценты ихъ не проживете, а начнете брать изъ капитала, на долго-ли хватитъ?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза