Бездна

И, по мѣрѣ того, какъ старыя, дребезжавшія дрожки — единственный вегикулъ, сохранившійся въ сараяхъ Юрьева, — на которыхъ ѣхала она, приближались къ ея усадьбѣ, мысль о братѣ возвращалась въ ней все настойчивѣе, а съ нею возникало мало-по-малу какое-то странное раскаяніе за то душевное умиротвореніе, которое выносила она изъ Всесвятскаго. Ей представлялось, что съ нимъ порывались послѣднія нити, связывавшія ее съ этимъ братомъ, бывшимъ для нея до сихъ поръ самымъ дорогимъ существомъ на свѣтѣ. Она припоминала, что для него, въ виду единственно его спасенія, поборола она въ себѣ то враждебное чувство, которое внушали ей до тѣхъ поръ Троекуровы, и рѣшилась ѣхать къ нимъ. И что же? Она не нашла тамъ въ его защиту тѣхъ горячихъ словъ, которыя, казалось ей, когда она уѣзжала изъ Юрьева, польются изъ устъ ея съ неотразимою силой убѣжденія. Она сдалась, сдалась на первые же доводы этого "очаровательнаго", — она сознаетъ это, — но все же "узковатаго барина", не желающаго признать "честныя", хотя бы и ошибочныя "побужденія молодежи". Онъ ей прямо сказалъ, что "не допускаетъ прощенія для тѣхъ, кто о немъ не проситъ", и она не протестовала: хуже, — она какъ бы согласилась въ ту минуту въ душѣ своей, что Володѣ нельзя, не слѣдуетъ прощать… А затѣмъ она и какъ бы совсѣмъ забыла о немъ думать… Ее какъ-то разомъ затянуло всю въ очарованный кругъ этого дома, въ эту мирно текущую, счастливую чужую жизнь. Она уѣхала вотъ сейчасъ оттуда свѣтлая духомъ, чуть не радостная. Имѣетъ ли она на это право? спрашивала себя теперь Настя, роясь съ какою-то внезапною жаждой новой муки въ только-что затихшей бѣдной душѣ своей… Нѣтъ, она "не можетъ и не должна мириться съ жизнью", пока онъ, Володя, томится и страдаетъ; какъ бы ни признавала она его неправымъ, какъ бы ни расходилась нынѣ съ цѣлями, которыя преслѣдуетъ онъ… съ тѣмъ чѣмъ-то ужаснымъ, на что намекнулъ онъ ей въ тотъ страшный вечеръ, — она "не станетъ рвать цвѣтовъ подъ окнами его тюрьмы", сказала себѣ дѣвушка какимъ-то внезапно пробѣжавшимъ у нея въ мысли поэтическимъ оборотомъ, заставившимъ ее тутъ же невольно усмѣхнуться, и голова ея машинально наклонилась къ большому букету азалій и розъ, который держала она въ рукѣ… Букетъ этотъ предъ отъѣздомъ ея принесъ ей изъ оранжереи Гриша Юшковъ, и она видѣла, какъ красавица-Маша зоркими глазами слѣдила за нимъ, когда онъ робко и неловко подносилъ ей, и съ лукавою улыбкой шепнула что-то на ухо его старика-дяди, а тотъ такъ и просіялъ весь и весело закачалъ своею сѣдою, всклокоченною головой… "Онъ самъ бы конечно не подумалъ о такой любезности, ему очевидно она, эта прелестная дѣвочка, приказала сходить для меня къ садовнику за этими цвѣтами". И Настасья Дмитріевна вздохнула… "А интересно, прочатъ-ли тамъ въ самомъ дѣлѣ за него эту дѣвочку?" пронеслось у нея чрезъ мигъ опять, но она немедленно затѣмъ махнула рукой и проговорила громко подъ гулъ колесъ своего допотопнаго экипажа: "Ахъ, какое мнѣ до всего этого дѣло!…"

Когда она очутилась опять дома, въ своемъ запустѣломъ, неуклюжемъ и мрачномъ обиталищѣ (съ нею жила тутъ теперь одна толстая, успѣвшая за эти дни отъ непробуднаго спанья одурѣть чуть не до идіотизма, Мавра; нѣмую Варюшку Антонина Дмитріевна Сусальцева увезла съ собою за границу), ее охватило вдругъ какимъ-то ледянымъ холодомъ. Весь ея старый, безотрадный строй мысли словно вихремъ налетѣлъ на нее опять и сжалъ за горло желѣзными когтями, звеня ей въ ухо: "ты моя, и никто тебя теперь отъ меня не вырветъ!…" Пока ея грузная слуга, тыкаясь во всѣ углы спросонья, готовила ей постель, она, уложивъ голову на руки, долго сидѣла недвижно, уткнувшись безсознательно взглядомъ въ пламя единственной свѣчи, стоявшей предъ нею на столѣ. "Готово, барышня!" второй разъ пропѣлъ надъ ея ухомъ тягучій голосъ бабы, когда она наконецъ вышла изъ своего оцѣпенѣнія.

— Я завтра въ Москву ѣду, Мавра, сказала она и, опустивъ руку въ карманъ, вынула оттуда два письма.

На одномъ изъ нихъ читалось: Владиміру Петровичу Ашанину и адресъ. Другое было на имя управляющаго домомъ Бориса Васильевича Троекурова, на Покровкѣ.

Она положила первое письмо на столъ рядомъ со шляпою, скинутою ею съ головы.

— А это не нужно! рѣшила она, разрывая на четыре куска письмо къ управляющему:- они благородные, добрые, чудесные люди, я вся распустилась съ ними, но отдаться я имъ все-таки не хочу, какъ и никому на свѣтѣ! "Душа наболитъ опять", говорила эта милая женщина. Пусть! И у нея свое что-то, должно быть, наболѣло тоже… А мнѣ и некогда будетъ: не своею я отнынѣ жизнью жить буду, а тѣхъ, кто устами моими говорить будутъ, слезами моими плавать… Тоже "лучъ съ неба", вспомнила она слова Троекурова, — и какая-то неопредѣленная улыбка скользнула на мигъ по ея изнеможенному лицу…

КОНЕЦЪ ПРОЛОГА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

О vol, ch'avete l'intelleti sani,

Mirate la dottrina che s'asconde

Sotto I velame delli versi strani.

Dante.

I