Бездна

Près des bords où Venise est reine de la mer…

André Chénier.

Близь мѣстъ, гдѣ царствуетъ Венеція златая…

Пушкинъ.

Свѣтлою мѣсячною ночью, въ половинѣ августа 1878 года, отъ Шацетты въ Gran Canale спускалась серената. Надъ широкимъ, квадратнымъ досчатымъ помостомъ, настланномъ на двухъ большихъ, связанныхъ бокъ-о-бокъ, баркахъ, возвышался сквозной павильйонъ изъ длинныхъ брусьевъ, обтянутыхъ спирально полосами яркой пунцовой ткани въ переплетъ съ гирляндами изъ свѣжей зелени, бѣжавшими отъ нихъ вверхъ лучеобразными нитями въ невысокой мачтѣ, составлявшей центръ постройки и надъ которою, подъ набѣгами слабаго вѣтерка, дувшаго отъ Джудекки [14], тихо шуршали въ прозрачномъ воздухѣ складки италіянскнаго флага съ краснымъ савойскимъ крестомъ на его бѣлой серединѣ. Трепетный мутный свѣтъ безчисленнаго количества разноцвѣтныхъ бумажныхъ фонарей обливалъ со всѣхъ сторонъ собранную на помостѣ довольно большую толпу мужскаго и женскаго хора, игралъ индѣ капризными бликами на виднѣвшихся въ рукахъ музыкантовъ инструментахъ, на серебряныхъ клапанахъ флейтъ, на блестящей мѣди трубъ и валторнъ, — и розы въ волосахъ пѣвицъ словно млѣли и трепетали подъ этимъ имъ невѣдомымъ фантастическимъ сіяніемъ. Впереди, темными силуэтами рисуясь на голубоватомъ фонѣ ночи, три гондольера, стоя на кормѣ въ той своей классической наклонной позѣ, которую обезсмертила кисть Каналетто, тужась и усердно ворочая руками, работали каждый своимъ единымъ длиннымъ весломъ, двигая внизъ прикрученное веревками къ гондоламъ ихъ все это тяжелое пловучее зданіе.

Серената устроена была съ цѣлью какой-то патріотической подписки хозяевами многочисленныхъ отелей въ Венеціи, и должна была у каждаго изъ нихъ исполнить назначенный для него по программѣ музыкальный нумеръ. Въ моментъ остановки павильйонъ освѣщался весь пламенемъ красныхъ, зеленыхъ, синихъ огней; изъ отеля въ отвѣтъ взлетали къ небу шипящія ракеты, и бумажная монголфьерка съ пылающимъ подъ нею спиртомъ медленно подымалась въ воздухъ, привѣтствуемая восторженными кликами цѣлаго роя дѣтей, съ заборовъ, съ балконовъ, съ крышъ взиравшихъ на "spettacolo questo divino", на такое "божественное зрѣлище"…

Все далѣе плыла серената, и съ каждымъ мгновеніемъ становилось значительнѣе число примыкавшихъ къ ней гондолъ. Стройныя, таинственныя и мрачныя въ своемъ традиціонномъ траурномъ обликѣ [15], выплывали онѣ изъ сосѣднихъ лагунъ и малыхъ каналовъ, беззвучно и мягко, какъ полетъ ночной птицы, скользя по зеркальной глади зеленыхъ водъ. Со всѣхъ скинуты были будки и съ сидѣній ихъ жадно, въ свою очередь, глядѣли на зрѣлище forestieri всѣхъ странъ, возрастовъ и видовъ: голубоглазыя англійскія миссы и деревянные Нѣмцы, совершающіе свою прогулку по Италіи, Французы-художники съ козлиною бородкой, въ остроконечныхъ и широкополыхъ шляпахъ, оливколицые Индійцы въ чалмахъ, прибывшіе для чего-то съ послѣднимъ пароходомъ изъ Бомбея въ Европу, Далматинцы изъ Тріеста съ усами въ три этажа, съ добродушно суровымъ выраженіемъ своихъ славянскихъ лицъ… Разноязычныя восклицанія, живой говоръ раздавались кругомъ въ интервалахъ между исполненіемъ музыкальныхъ піесъ. Новоприбывшія гондолы изворотливо, какъ змѣи, втирались въ тѣсные ряды ближайшихъ въ павильону, все шире и шире раскидывая сомкнутый кругъ ихъ; слышался металлическій лязгъ сталкивавшихся бронзовыхъ кониковъ [16], плескъ забиравшаго впередъ весла? и все это, лихорадочно спѣша и тѣснясь, боясь быть оттертыми въ свою очередь, неслось затѣмъ разомъ за отплывавшимъ опять съ мѣста пловучимъ концертомъ…

Исполнено было уже нѣсколько нумеровъ. Усердный, хотя и не совсѣмъ стройный оркестръ, составленный изъ любителей, лавочниковъ и ремесленниковъ, проигралъ увертюру изъ Сороки воровки и маршъ вѣнчанія изъ Пророка; хоръ пропѣлъ смѣло, чтобы не сказать лишняго, молитву изъ Моисея; какая-то не молодая, съ большимъ носомъ и надтреснутымъ голосомъ, особа пролепетала слащавенькій романсъ Stella confidente… Серената въѣзжала въ Gran Canale.

Новая остановка; снова ракеты и бенгальскіе огни, и изъ-за пламени и дыма ихъ зазвучалъ на помостѣ голосъ…

То былъ мужской, проницающій голосъ, высокій баритонъ съ тѣмъ груднымъ теноровымъ тембромъ, какой дается только "сынамъ Авзоніи счастливой", голосъ не прошедшій — было ясно, — никакой школы, пѣвшій, какъ поетъ птица, но страстный, но нѣжный, но неотразимо обаятельный въ безъискусственности своей голосъ.

   La bionditia in gondoletta

пѣлъ онъ старую, извѣстную мѣстную канцонету, и чѣмъ-то словно эпическимъ, стародавнимъ и благоухающимъ понесло вдругъ отъ этихъ звуковъ, среди этой лунной и праздничной ночи, предъ этими старыми, волшебными въ запустѣлой красотѣ своей дворцами Венеціи, изъ мраморныхъ оконъ которыхъ когда-то въ такія же мѣсячныя ночи внимали задумчиво пѣвцамъ такихъ же серенатъ патриціянки-красавицы Тиціана и Веронеза, бѣлокурыя дочери Лоредановъ и Дандоло…