Бездна между нами

Он смотрел с тревогой. Открыл было рот, хотел заговорить. Передумал и отвернулся.

– Ты чего?

Он качнул головой. В уголке глаза мелькнула улыбка.

– Так. Забудь.

Определенно, что-то его беспокоило. Но он сказал: «Забудь» – и я внушила себе, что вовсе не интересуюсь ходом его мыслей. Сменила тему:

– Слушай, а ты в этом городе давно живешь?

Оушен неожиданно обрадовался моему интересу, моему простому вопросу.

– С незапамятных времен. В смысле, мы переехали, когда мне было лет шесть, но сейчас кажется – я тут с рождения.

– Надо же. – Я почти прошептала эти слова. Одной фразой Оушен озвучил мое заветное желание. – Хорошо, наверное, жить все время в одном месте.

Мы продолжили путь.

Оушен сорвал с дерева листок, стал вертеть в пальцах.

– Ну да, ничего, – пожал плечами и добавил: – Правда, скучновато.

– А я бы не прочь. Разве плохо – знаешь всех соседей, в школу ходишь с друзьями детства…

– То-то и оно, – подхватил Оушен. – Ты не представляешь, как они все мне надоели. Умираю хочу вырваться из этого городишки.

– Серьезно? Почему?

Он отшвырнул листок, сунул руки в карманы.

– Уж я бы нашел чем заняться. Поездил бы по свету. Не торчать же в этом болоте. Нет, мне хочется в большой город. И путешествовать знаешь как тянет! – Оушен взглянул на меня и сознался, будто в слабости: – Я ни разу не был за границей. Вот можешь ты такое вообразить?

Я чуть улыбнулась.

– Нет, не могу. Потому что за двоих напутешествовалась. Готова с этим покончить. Осесть где-нибудь. Состариться.

– Тебе всего шестнадцать!

– А чувствую себя на семьдесят пять.

– Очуметь. Надеюсь, ты преувеличиваешь.

– Знаешь, когда мне было восемь, родители надумали вернуться в Иран. Упаковали все наши пожитки, продали дом – и вперед. – Я поправила лямку рюкзака. Вздохнула. – Ничего не вышло. Оказалось, мы – вся семья – слишком американизировались. Слишком много произошло перемен. Однако целых полгода мы жили в Иране. То в городе, то в деревне. Сначала я ходила в пафосную интернациональную столичную школу. Учились там в основном дети дипломатов – все как один избалованные гаденыши. Помню, я из-за них каждый день плакала. Просила: «Мама, можно, я дома останусь?» А потом мы переехали еще севернее, к самому Каспийскому морю, и я стала ходить в деревенскую школу. С деревенскими ребятами. Школа занимала всего одну комнату – совсем как в «Энн из Зеленых Крыш»[8]. И знаешь что? Нигде так славно не было. Это я тебе говорю как человек, сменивший двенадцать школ! – Я рассмеялась и добавила: – На большой перемене за мной целая толпа ребят бегала – просили, чтобы я хоть пару фраз по-английски сказала. Они Америкой просто бредили, – последовал вздох. – Никогда и нигде я так популярна не была.

Я рассмеялась и подняла глаза, желая встретить взгляд Оушена. Он замедлил шаг. Взгляд его я поймала, да, но прочесть не сумела.

– Не веришь? Звучит неправдоподобно?

То, что я приняла за скептицизм, испарилось из его взгляда. Теперь Оушен казался сердитым. Тряхнул головой и отчеканил:

– Перестань так про себя говорить. Я не считаю тебя странной, запомни. Думаешь, я с твоих слов должен увериться, что ты с приветом, и начать насмехаться над тобой? Ошибаешься. Это понятно? Прячешь волосы? На здоровье. Это не мое дело. Мне все равно. В смысле… – Оушен чуть смягчил тон, – мне все равно, если ты сама так решила, если тебя никто не заставляет…

Он смотрел выжидательно.

Я смутилась.

– Ты ведь не из-за родителей носишь шарф? В смысле, они тебя не принуждают?

– Что? – Я нахмурилась. – Нет. Нет, конечно. Правда, у меня проблемы. Ко мне так относятся из-за шарфа, что я иногда думаю – может, снять его? Но родители тут ни при чем. – Я теперь смотрела вдаль. – Если забыть о насмешках, все нормально. Мне нравится носить шарф. По-моему, это правильно.

– Правильно?

Мы остановились прямо посреди тротуара. Совсем рядом гудело довольно оживленное шоссе. Здесь, у всех на виду, я вела разговор с парнем. Очень личный разговор.

– Как бы тебе объяснить? Когда волосы спрятаны, я чувствую, что все у меня под контролем. Что я сама могу выбрать, кому открыться, а кому – нет. И с какой стороны открыться. Наверно, не у всех мусульманок так. – Я дернула плечом. – Попадались мне девушки-мусульманки, которых родители заставляли носить шарф. Так вот, они – девушки – свои шарфы ненавидели. По-моему, это сугубо личное дело. Нельзя к этому принуждать. Девушка сама должна сделать выбор. Я вот сделала. И мне нравится, что каждый, кому захочется взглянуть на мои волосы, должен просить разрешения.

Оушен округлил глаза.

– А мне можно? Можно посмотреть?

– Нет.

Он расхохотался. Отвернулся. Сказал:

– О’кей. – И добавил почти шепотом: – Подумаешь. Я и так кое-что вижу.

Я догадалась, о чем он.

Дело в том, что я не очень плотно обматываю голову шарфом. Некоторым ужасно нравится указывать на эту погрешность, словно дюйм-другой выбившихся волос обнуляет саму идею ношения шарфа. Ну не смешно ли?