Бездна между нами

Он как раз тащил что-то из сумки. Обернулся ко мне.

– Ну?

– Как по-твоему…

Я уже раскаивалась, что подняла тему.

– Что по-моему?

Я сделала глубокий вдох.

– Как по-твоему, я хорошенькая?

Реакция брата была нелепой, неописуемой. На его лице разом отразились шок, недоумение и смущение.

А потом он расхохотался. Громко. Безудержно. Неуместно.

Я помертвела.

– Боже. Забудь. Не надо было спрашивать. Какая же я дура.

Я пошла прочь из студии. Была на полпути к дверям, когда Навид, нарочито шаркая ногами, приблизился ко мне.

– Да подожди ты. Извини…

– Проехали, – бросила я, красная до корней волос.

Биджан, Карлос и Джакоби стояли совсем рядом. Не хватало, чтоб услышали! Напрасно я делала брату страшные глаза – он не внимал.

– Навид, я не хочу об этом говорить. Забудь, что я вообще спрашивала, о’кей?

– Ты не поняла. Я просто не ожидал такого, вот и все. От тебя не ожидал.

– Чего ты не ожидал? – встрял Биджан.

Хоть бы мне сквозь землю провалиться!

– Ничего, – отмахнулась я и снова сверкнула глазами на брата. – Верно, Навид?

Брат оглядел всех троих и вздохнул.

– Ширин интересуется, хорошенькая она или нет. Только, – он посмотрел на меня, – я не хочу отвечать. Такие вопросы братьям не задают. Вот что, Ширин, спроси лучше ребят.

– Господи! – выдохнула я.

Убить его мало, этого Навида. Честное слово, голыми руками задушила бы.

Но я только выкрикнула:

– Ты что, больной?!

– По-моему, хорошенькая, – вдруг выдал Карлос. Он перешнуровывал кеды, на меня даже не глядел. С такой же интонацией мог бы погоду обсуждать.

Я уставилась на него, потрясенная.

– То есть вообще-то ты людей отпугиваешь. А так – вполне. Вполне ничего. – Карлос пожал плечами.

Я нахмурилась.

– Я людей отпугиваю?

Карлос молча кивнул. Взгляда от шнурков он так и не поднял.

– А ты, Биджан, тоже так считаешь?

– Ну да. – Биджан сморщил лоб, словно его спрашивали об очевидных вещах. – Конечно, отпугиваешь.

Я попятилась.

– Да с чего вы взяли? Вы что, серьезно?

Все дружно кивнули. Навид в том числе.

– Но ты все равно красивая, – добавил Биджан. – Если тебе от этого легче.

У меня челюсть отвисла.

– То красивая, то отпугиваю. Объясните уже.

Они стали пожимать плечами.

– Тебя злюкой считают, – наконец признался Навид.

– Да кто, кто считает? Куча придурков? – взорвалась я.

– Вот видишь? В этом твоя проблема, – пояснил Навид.

– Моя проблема? Каждый день меня изводят всякие выродки, а я радоваться должна?!

– Не должна, – заговорил Джакоби. Тон меня потряс. Джакоби стал вдруг совершенно серьезен. – Просто по-твоему выходит, что выродки – буквально все. Без исключения.

– Так и есть.

Джакоби покачал головой.

– Слушай, я знаю, каково оно – психовать без передышки. Правда знаю. Тебе нелегко приходится, с этим не поспоришь. Но так нельзя, Ширин. Может плохо кончиться. Я на себе испытал. Злоба – она не обидчиков – она тебя убивает.

И тут я посмотрела на него. Нет, не так, как раньше. Я постаралась увидеть реального Джакоби. Что-то такое появилось в его глазах. Не жалость, не сочувствие. Джакоби признавал меня за свою. Разделял мою боль и мою ярость, как никто и никогда прежде.

Ни за родителями, ни даже за братом я такого не замечала.

Мне будто грудь пронзили. Мучительно и остро захотелось плакать.

– Постарайся быть счастливой, – посоветовал Джакоби. – Этим любого выродка наповал сразишь.

Глава 13

Весь день переваривала слова Джакоби.

Размышляла, пока шла домой, пока мылась в душе, пока ужинала. Размышляла после ужина, сидя в наушниках за письменным столом и глядя в стену.

Потом встала, заперла дверь – и продолжила размышления. Отвлеклась узнать, который час. Оказалось, десятый. В доме все затихло. Самое приятное время – родители не сразу придут, чтобы заставить ложиться спать. Потому что сейчас они совершают вечернюю молитву, и я, по их представлениям, занята тем же. Следовательно, мешать мне нельзя. На самом деле я сидела в постели с дневником на коленях.

Передо мной белела чистая страница. В голове шла напряженная работа.

Впервые я задумалась: может, я действительно неправа? В смысле, тотально неправа? Может, гнев, моим попустительством, скрыл от меня все хорошее, что есть в жизни? Или даже так: я настолько боялась превратиться в стереотипную хиджаби, что сама стереотипизирую окружающих?

Мысли перекинулись на Оушена.

Он чего только не делает, думала я, чтобы мне понравиться, но почему-то его усилия меня только злят и смущают. Я отталкиваю Оушена, потому что боюсь даже минимального сближения с человеком, который однажды причинит мне боль (что причинит – я не сомневалась). Я никому не доверяю. Вообще никому. Предыдущие проявления жестокости истончили мою кожу, и теперь даже пустяковая обида оставляет шрамик. Например, кассир в продуктовом магазине посмотрит косо, а переживаний – на целый день. Я извожу себя подозрениями: почему женщина так груба? Она расистка или просто встала не с той ноги?

Когда все люди, без исключения, успели превратиться в монстров?