Безнадежный пациент

Я мысленно поблагодарил судьбу, которая так странно нас свела. Мы были детьми и сидели у костра, нам даже в голову не приходило строить планы дальше конца лета. Но именно этот эпизод определил нашу дальнейшую жизнь. Не представляю, о чем мы тогда говорили, да это и неважно. Важно то, что мы ни на минуту не замолкали.

– Она была умная… – Мне становится трудно говорить. – Добрая, интересная собеседница и… умела рассмешить. Любила черный юмор, но эта черта раскрывалась только в кругу самых близких… Знаете, я не мог с ней наговориться. Когда мы стали переписываться, я часто засыпал с телефоном в руках.

Слушая мои воспоминания, доктор Коделл не может сдержать улыбку, и на ее щеках появляются ямочки. Мне немного стыдно: наверное, я выгляжу как влюбленный дурачок, однако по-другому рассказывать не могу.

– Три года мы просто дружили, – продолжаю я. – Она мне сразу очень понравилась, но мы жили в разных городах. Я на юге, она на севере. К тому же я был ужасным трусом. Тем временем обе наши компании продолжали общаться, и, когда нам стукнуло по пятнадцать, мы отправились в турпоход. Там-то я и планировал признаться ей в чувствах. Я нашел тихое местечко у озера и в последний день попросил ее прогуляться со мной… Но так нервничал, что ничего не сказал. В итоге, путаясь в словах, я признался ей на автовокзале за минуту до отправления ее маршрута…

– Когда вы поженились, вам не было и двадцати, верно?

– Да. Я сделал ей предложение, когда нам исполнилось по восемнадцать. И через несколько месяцев мы стали мужем и женой.

– Гражданская церемония? У меня тут запись из регистрационного бюро.

– Да. Мама была в ужасе, – говорю я, а Коделл фыркает от смеха. – Мои родители не пришли на церемонию. Была мама Джулии, шесть ее подруг, которые потом стали друзьями нашей семьи. Почти всеми дружескими связями я обязан Джулии. Из нас двоих общительной была она. На самом деле мы могли бы подождать еще год и устроить шикарную свадьбу, но нам хотелось начать новую жизнь. Поэтому мы за месяц подали заявки, наняли фотографа, заказали торт, выбрали в шкафу вещи понаряднее. Мы устроили праздник для себя. Ничего лишнего… только я и она.

– Звучит невероятно романтично, – мечтательно улыбается Коделл.

Я киваю.

– Кое-кто из наших друзей заявил, что мы совершаем ошибку. Остальные через несколько лет признались, что поначалу думали так же. Даже Лоррейн, мама Джулии, считала, что мы слишком торопимся. Согласен, наш скоропалительный брак выглядел чистым безумием. Но, черт возьми, это был один из редких случаев, когда я точно знал, что делаю. И я оказался прав: мы с Джулией прожили вместе пятнадцать лет. Пятнадцать счастливых лет.

Я замечаю, как меняется выражение лица доктора Коделл. Сначала это теплая улыбка, которая зажигается на лицах истинных романтиков при упоминании о любви. Потом, когда в кабинете повисает тишина, в глазах доктора появляется печаль, улыбка сходит с лица.

– Она умерла дома?

– Да, – буднично отвечаю я. – В гостиной.

– Вас рядом не было?

– Я собирался приехать. – Я чувствую в горле тяжелый плотный ком. – Мне пришлось задержаться на работе. В своем последнем сообщении она спрашивала, когда я буду дома.

– А что вы почувствовали, когда решились на самоубийство?

Столь резкая смена темы застает меня врасплох.

– Наверное, это как выбор между тем, чтобы сгореть заживо или утонуть, – через пару мгновений говорю я.

– Порой люди испытывают это чувство, понимая, что хорошего выбора просто нет, – замечает Коделл.

Я молча киваю. Она смотрит на меня, словно взвешивая за и против, и продолжает:

– Однако в итоге вы выбрали жизнь. Позвонили в скорую, вызвали у себя рвоту. Я не нахожу в этих записях одной детали: что заставило вас передумать?

Я делаю глубокий вдох и некоторое время собираюсь с мыслями. Этот вопрос, в той или иной форме, мне уже задавали, и всякий раз я уходил от ответа.

– Телефонный звонок. Это была теща. Она единственная, кто… звонит, чтобы поговорить о Джулии. Я вдруг подумал, что бросаю Лоррейн одну. А если она решит, что ее звонок послужил последней каплей? Станет себя винить. Я не мог так с ней обойтись.

– Скажите, пожалуйста, а почему этого нет в записях доктора Данн? И почему ваша мама ей тоже ничего не рассказала?

– Я никому не говорил.

– Почему?

– Чтобы им казалось, будто я поступил так по собственному желанию. Передумал, и все.

– А на самом деле?

– Лоррейн позвонила через полчаса после того, как я принял таблетки, – признаюсь я, и мне отчего-то становится стыдно. – Но до ее звонка… Вы, наверное, думаете, что такие моменты уж точно запоминаются, но… Не знаю, пошел бы я на попятную по своей воле или нет.

Глаза жжет от подступивших слез, и вскоре теплые струйки текут по щекам.

– Вы правильно сделали, приехав сюда, Артур. Когда вы отправитесь на «De Anima» домой, все будет позади. Обещаю.

Я сквозь слезы гляжу на Коделл, и в глубине души загорается крохотный огонек надежды. Место, конечно, странное, но даже те, кому пришлось тяжелее, чем мне, нашли здесь спасение под чутким присмотром доктора Элизабет Коделл.