Безнадежный пациент

– Подход доктора Данн чуть не отправил вас на тот свет, – без обиняков говорит Коделл. – Не позвони тогда по счастливой случайности теща, вас бы не было в живых.

– И это оправдывает ваши вчерашние действия?

– Естественно! – без тени сомнения заявляет доктор Коделл. – Вот очередное доказательство, что современная практическая психиатрия до сих пор не вышла из Средневековья. Мы изо всех сил стараемся спасти пациента с разрушенной печенью, с отказывающим сердцем, но душевный недуг, который толкает на суицид…

– Вы приравниваете самоубийство к отказу органа?

– Самоубийство и есть отказ органа, – утверждает доктор.

Я изумленно смотрю на нее, в комнате повисает гробовая тишина.

– Это самая большая глупость, которую я когда-либо… Вы сумасшедшая?!

– Я вполне в здравом уме, мистер Мейсон, – отвечает Коделл. – Я лишь отказываюсь романтизировать жизнь.

– О, я не удивлен, что вас так коробит от романтики! – язвлю я.

– Романтика прекрасна, мистер Мейсон, но романтизация смертельно опасна, – резко парирует она. – Хорошие вещи не нуждаются в романтизации, чтобы казалось, будто их единственная задача – оправдывать все нездоровое и опасное. Романтизация гонит людей на войну во имя славы, толкает жертву в руки мучителя, заставляя видеть в насилии страсть. Романтизация лживо поэтизирует смерть. Проглотить яд на могиле любимого, чтобы воссоединиться с ним в вечности, пожертвовать собой ради королевы, страны, принципов. Все это одно и то же.

– Вы… – Я мотаю головой, просто не находя слов. – На самом деле все гораздо сложнее!

– Нет. Иногда верный вывод – самый простой, как бы люди ни пытались его усложнить, – с едва заметным раздражением отвечает Коделл. – Я вам очень сочувствую, как и любому в подобных обстоятельствах, но если человеческое существо, наделенное природой инстинктом самосохранения, решает себя уничтожить, это означает только одно – критическое нарушение биохимии нервной системы. И обязанность медицинского специалиста восстановить ее любым возможным способом. Вероятно, современная психиатрия и современное общество породили у вас ложные представления, однако до тех пор, пока меня не убедят в обратном, я буду спасать человека с суицидальным мышлением точно так же, как больного на операционном столе: сделаю все возможное, чтобы отказывающий орган вновь заработал, а мой пациент вернул бы себе здоровую, счастливую жизнь!

Я секунд пять смотрю на Коделл, поражаясь тому, насколько равнодушно она говорит, просто констатирует факты. Она не спорит, не пытается меня убедить, а лишь преподносит свое мнение как истину в последней инстанции. Мой взгляд устремляется сквозь огромное окно, через океанские просторы, к далеким холмам Уэльса.

– Поэтому вы и торчите тут, – бормочу я себе под нос. – Вдали от Большой земли, вдали от всех. Если бы вы работали в общественной медицинской организации, этот подход подвергся бы тщательной проверке, а вас признали бы опасной сумасшедшей.

В ответ Коделл лишь фыркает от смеха. Видно, что этот разговор ей вообще не интересен. Продолжать его доктор не обязана, как не обязана принимать мои обвинения близко к сердцу.

Она не спеша обдумывает ответ.

– Был такой врач, Игнац Земмельвейс, – начинает Коделл, – хирург, акушер. Он видел, что женщины умирают из-за родильной горячки. Это было в середине девятнадцатого века. Ради спасения рожениц и снижения риска заражения Земмельвейс представил врачебному сообществу новаторскую методику. Однако предложение отмели, а самого врача объявили безумцем и глупцом. У него случился нервный срыв, и коллеги отправили беднягу в психлечебницу, где тот в итоге и скончался. Знаете, в чем заключалась новаторская идея Земмельвейса?

Я молчу, а Коделл продолжает:

– Он предложил, чтобы врачи мыли руки хлорной водой перед осмотром каждого пациента. Понадобилось двадцать лет, чтобы медики признали: покойный Земмельвейс был абсолютно прав. Мой метод спас сотни жизней. Я не собираюсь умирать, ожидая официального разрешения, пока неповоротливое медицинское сообщество осознает мою правоту! И я не позволю умереть вам в ожидании действенного лекарства, которое я в силах применить!

– Лекарство от скорби, – с сарказмом повторяю я.

– Лекарство от скорби, – кивает Коделл, очевидно, находя это описание несколько упрощающим, но вполне верным.

Некоторое время я пытаюсь переварить услышанное. Пожалуй, я бы предпочел, чтобы доктором двигали лишь жестокость и стремление к наживе. Будь Коделл жадной, она бы меня отпустила с острова за деньги. Увы, я в плену у человека, который свято верит, что действует мне на благо. Который искренне обо мне заботится.