Безславинск

Громко завелась машина с красным крестом на боковой дверце. Дернувшись пару раз, выехала с бензозаправки, кренясь на правый бок. Под колесами упруго зашуршал бетон шоссе, набирая скорость, машина дрожала, ввинчивалась в сиреневый воздушный поток. Позади на весь горизонт раскинулась необъятная, задымленная, угловато-ломанная панорама Безславинска. Ничего не подозревающая Линда, сама того не зная, проводила уставшим взглядом интернатский автомобиль, увозивший в своей утробе её племянника.

Ну почему МарТин ни разу так и не посмотрел в окошко? Почему не почувствовал, что в нескольких шагах от него в лице его тётки находится всеобщее спасение, спасение для всего того, что так ему дорого и даже священно? И почему именно теперь к нему не пришел его отец? Где же в этот момент был Гаррет, так сильно любивший своего сына и свою единственную сестру? На все эти вопросы не будет ответа. Ответа не знает никто из живых людей.

Поскольку это и был тот самый случай, когда самым обидным было осознание того, что человеку явно не под силу бороться с её величеством Судьбой.

— Донецкие степи — приволье ветрам.
Ковыль серебрится волной по холмам.
У речки камыш свою песню шуршит,
Ручей торопливо к той речке спешит…
Как ты? —

спросил диакон Линду, «любовавшуюся» Безславинском, над которым наперекор всем последним событиям выгнулась красивая радуга.

— Серж, я думаю, что это, наверное, тот храм, про который мне рассказывал МарТин, когда у нас была возможность созваниваться, — сказала она, указав на возвышавшуюся колокольню в центре Безславинска. Но её предположение было ошибочным, МарТин писал о церкви в Отрежке.

— Давай заберём МарТина, зайдем все вместе, и попросим благословения у Господа Бога на наше правое дело, и поставим свечи за здравие всех близких и родных ныне живущих и за упокой всех почивших. Обычай у нас такой…

— Была ведь когда-то Великая Российская империя, а что стало? — посетовала Линда, плохо разбиравшаяся в политике.

— Империя?! — возмутился диакон, которому будто наступили на больную мозоль. — Какие у варваров империи? Кацапская Орда! Империи имели просвещенные народы, несущие свет знаний! Как, например, Великобритания! Или Франция! А что могла Московия, в которой первый университет-то появился на два века позже после учреждения Киево-Могилянской и Острожской академий! Мы уже тогда готовили национальные кадры! А они… — и, перейдя с английского языка на украинский, добавил зло, перекрестившись три раза: — з своєю великою и могутньою пидоРашскою мовою, хай здохнуть вси, як собаки погани!

Несколько удивлённо Линда посмотрела на буквально взорвавшегося диакона и подумала: «Правильно говорят в Индии: хочешь узнать человека — тогда задень его. Человек — это сосуд. Чем наполнен, то и начнет выплескиваться из него, когда его заденешь…», затем вслух добавила:

— Знаешь, Серж, я за последний год пересмотрела столько всякой информации о событиях в Украине, особенно здесь, на Донбассе, что уже не знаю, кому и верить. Каждая сторона по-своему права, и каждая пытается чего-то добиться любой ценой. Но не слишком ли дорога эта цена?

Диакон повернул к Линде пылающее лицо, внимательно посмотрел в её проницательные серые глаза и всё понял:

«Знает, сучка, что во мне кипит всё сейчас… И как же она мне омерзительна со своими бабскими домогательствами!»

— Цена не важна! Важен результат!

— Ты священник, Божий человек, а говоришь, будто об игре на рулетке. Люди гибнут сотнями, тысячами!

С трудом сдерживая свой гнев, диакон напрягся и покраснел.

Покраснел пунцово и жарко, как никогда не краснел: ему невыносимо стало, что не может он изменить ход истории, стоя вот здесь перед сумасбродной ирландкой у вонючей бензоколонки.

— Мы не можем просчитать нашего Господа Бога и что ему реально от нас нужно! И если он забирает людей каждую секунду тысячами, то значит мы, созданные по образу и подобию Его лишь помогаем Ему в его провидение! — был неумолим «сердобольный» диакон, совсем недавно дравший свою глотку на митинге в Киеве нацистскими лозунгами в компании невменяемых бандеровцев: «Москаляку на гиляку!», «Ввести санкции против России!» или «Россия должна стать кладбищем…».

Наверное, когда-то такие же лозунги выкрикивали священники Униатской церкви, созданной поляками в 1596 году на основании так называемой Брестской Унии, для окатоличивания русского населения на оккупированных Западнорусских землях.

Прошло время, поляки и австрийцы, старавшиеся заставить русских людей считать себя украинцами, решили навязать вместо русского языка искусственный язык и искусственную письменность. Изобретателем этого был Кулиш, но даже он возмущался действиями австрийских властей, которые изо всех сил пытались навязать украинский сепаратизм. Русским людям вбивали в голову, что они не русские, а украинцы, и что Россия и русские им, украинцам, — враги…