Безславинск

Выходит, что украинский народ был сформирован поляками, венграми и австрийцами из русского населения путём навязывания русским людям католичества и нового, украинского языка.

И как бы не заблуждался в своих агрессивных взглядах диакон Сергий, желающий отправить «Москаляку на гиляку!», и как бы сильно он не размахивал факелом в числе многотысячного сброда украинских националистов, которые подобно сатанистам шатались по улицам Киева в честь дня рождения Бандеры, но русское население — это коренные земли русского народа!

Придется диакону, постоянно цитировавшему, как и многие украинцы, фашиста Бандеру: «Жизнь надо прожить так, чтобы москали боялись тебя еще несколько поколений», откровенно признать и то, что «украинский вопрос» и сама украинская нация специально созданы западом, Ватиканом, Польшей, Австро-Венгрией с целью отколоть от России большую часть русского народа и русской земли. Для киевского священнослужителя и его соратников важно уяснить, что мы, — Русские, Украинцы, Белорусы, — есть ОДИН РАЗДЕЛЕННЫЙ РУССКИЙ НАРОД.

Так и хочется крикнуть: «Эх, Серега Дацюк, где ж твоя вера? Что ж ты с этими выродками связался да против веры нашей пошел?».

Глава 36 Илия, Милуша и Николай Чудотворец

В погребе было темно и сыро. Слышались выстрелы, взрывы. Сколько прошло времени в заточении, Милуша понять не могла. С неё сняли путы, теперь она могла свободно двигаться, если такое вообще было возможно в тесном погребе. Милуша разорвала на себе платье, на ощупь перебинтовала голову Илии.

Некоторые считают, что свобода — это наличие у человека возможности выбора. Милуша же, лишенная элементарной свободы передвижения, в тот момент впервые в жизни осознала, насколько дорога она эта свобода, даже в самых её мельчайших проявлениях. И ещё ей было страшно, чрезвычайно страшно находиться в неведении.

Начала читать «Отче Наш», но неожиданно остановилась, вспомнила давнишний рассказ своего отца и тихо, едва шевеля губами, начала воспроизводить его по памяти:

— Да, братья мои, народ наш страшно изуродован духовно из-за утех да празднований личного мирского лицемерия. Помнится, молодой я тогда был и к вере имел отношение косвенное, зато и грехами был неискушен. Старший брат мой, дай Бог ему здоровья, взял меня с собой по осени на охоту. Выехали мы большим количеством народа и намного дней. Брат по дороге всё время говаривал: «Завалить зверя — половина дела. Вторая половина — грамотно его разделать и правильно съесть». Не думал я в пути об ужасах, меня поджидающих. Смотрел на лес осенний да нарадоваться красоте нашей российской не мог. По приезду на место мужики быстро распределились, кому куда встать, а кому кого гнать. Мы-то с братом на дичь пошли, а остальные на кабана. Метким стрелком мой брат оказался. Сразу селезня подстрелил, да не насмерть, а ранил лишь. И птица несмышлёная упала на землю рядом с нами, но вместо того, чтобы спасаться бегством от убивцев своих, она к ногам нашим бросилась, крылья растопырив и защиты ища. Здесь-то брат мой и прикончил селезня прикладом ружейным. Тяжело мне стало от такой охоты, а он оборачивается да говорит: «Потроха, брат, от дичи — самый ценный продукт», — после чего, держа селезня за голову, пошёл в камыши улыбаясь.

Весь вечер тогда у меня перед глазами птица несмышлёная стояла, и лишь пред рассветом я заснуть сподобился. А на следующий день на лося пошли мужики, ну и мы с братом тоже. Не хотел я с ними идти, видит Бог, не хотел, да делать было нечего — молодой потому что, вот и боялся, что засмеять могут. Лосей тогда по лесам много водилось, поэтому не пришлось долго ждать. Почти сразу одного здоровенного и двух поменьше с карабинов подстрелили. Потом и лосиху с лосёнком кончили, но лосёнка-то мой брат ранил сперва, а когда остальные догнали его, хроменького, то уже и добили. Он несмышлёный ещё совсем был: всё от матери отходить не хотел, за что жизнию и поплатился. А я стоял к дереву прислонившись, и чувствовал как рассудка от жалости лишаюсь. Словно кару Божью тогда принял. Лосей-то в одном месте обычно разделывают, вот и принялись мужики подтягивать их туда, где самый здоровенный самец лежал. И когда мимо меня УАЗ проезжал, то гляжу, а сзади лосиху с её лосёнком верёвкой за задние ноги к бамперу привязали. Они горемыки по земле волочатся, и так получилось, что обнялись ногами передними, словно от страха прячась или прощаясь навсегда, а мужики-то, Богом забытые, идут рядом и похваляются, кто кого подстрелил. Не сдержался я в тот час грешный от картины такой, и полились у меня слёзы градом. И показалось мне тогда, что ушла благодать Божия, вконец людей покинула…

В какой-то момент Милуше показалось, что отец перестал дышать и сердце его не бьется, тогда она стала судорожно рыться в мешках, лежавших повсюду. Казалось, вот-вот — и её собственное сердце остановится… Извлекла икону Николая Угодника Чудотворца, узнала её по окладу, поскольку часто к ней подходила в церкви, молилась перед ней, прикладывалась губами, протирала каждый день…