Безславинск

Служка Илия был человеком чрезмерно набожным, избегающим социальных инстинктов, и благоговейно, со страхом почитал Бога и боялся Его обидеть. В свои семьдесят лет старик выглядел несокрушимо здоровым. В Отрежке его считали блаженным.

Был он кудряв, пышноволос, розовощёк, имел высокий лоб, серебряную бороду во всю грудь, и лишь под ясными светлыми глазами лучились морщинки.

Среднего роста, слегка сутуловатый, широкий в талии, он сумел сохранить гибкость и ловкость движений.

Бросалась в глаза и привычка служки Илии ходить босиком. Носил он старенький черный пиджак, невыгодно подчеркивающий его полноватую, сутулую фигуру, и такого же цвета брюки, завернутые по щиколотку.

Летом и зимой, в любую погоду старик ходил без шапки и босиком — всё какой-то грех давнишний замаливал, самоистязал себя.

Поседел Илия в тридцать лет. Отец его поседел еще раньше. К сорока годам волосы Илии из седых стали снежно-белыми. Лицо же осталось гладким и свежим, как спелое яблоко.

В Безславинск из российского города Рикша Илия прибыл со своей единственной дочерью — тоже чрезмерно набожной особой, ставшей впоследствии певчей в церковном хоре и неустанной помощницей матушки Анисии.

Служка Илия был вдов. Дочь его Милуша, часто повторявшая: «Пойте Богу нашему пойте, пойте Цареви нашему пойте. Яко Царь всей земли Бог, пойте разумно», тоже потеряла мужа и всю нежность души отдала своему батюшке. Как и отец, она была полновата и сутула, но её пышные вьющиеся волосы снежно-белого цвета, обрамлявшие свежее и круглое лицо, освещенное грустными голубыми глазами, делали свою хозяйку похожей на Рапунцель — девушку с длинными золотыми волосами из немецкой сказки.

Дочь не разрешала отцу перетруждать себя работой, но Илия, ревниво взяв под контроль не только весь храм, но и всю его территорию, от солнцевосхода до темноты возился не покладая рук.

Жили они на пару в сторожке у задней пристройки к храму.

Вот и теперь, в поздний час, когда все уже давно разошлись, отец с дочерью, наведя порядок внутри церкви, готовились к трапезе.

— Милуша-а! — кричал Илия из сада дочери. — Ми-илу-оша-а!..

— Что? — отозвалась она чрез окно.

— Кобза ранняя подоспела! Накопать?

— Что накопать?

— Картошка, говорю, ранняя уже созрела! Накопать чуток?

— Давай!

Спустя некоторое время, когда за окном стало уже совсем темно, они сидели за столом и гремели ложками — ели солянку. Вдруг Илия насторожился, затих, прислушиваясь.

— Слышала?

— Неа. А что?

— Может, почудилось. Вроде двери в храм запер.

— Вечно тебе что-то чудится! На свадьбе орут да грохочут…

— Нет уж. Как будто прямо за стенкой громыхнуло. Пойду, проверю, вдруг что не так.

Обходя церковь сбоку, служка увидел в окнах церквушки свет. При всей своей набожности и приписываемой ему блаженности, Илия понял, что это светятся не чудотворные иконы, а обычные фонари — внутри церкви кто-то орудовал.

Входные двери были заперты, замок висел на месте. Служка обошел церковь с другой стороны и обнаружил, что стекло бокового окна разбито.

— Что ж вы творите? Ироды! — вырвалось у Илии, он кинулся к дверям, отпер замок и уже через минуту зажег свет внутри церкви.

Его взору предстала группа из шести человек в камуфляжной форме, с фонарями и с мешками в руках, причем двое из них были служке хорошо знакомы. Эти два парня несколько раз заходили на службу, а однажды даже разговаривали с отцом Григорием — просили благословления на правое дело, поскольку прибыли на Донбасс добровольцами из Ростова-на-Дону и нуждались в духовной поддержке.

— Господи! Люди добрые! Братия! Чтож вы делаете?

Рассредоточившись по храму, «люди добрые» попросту сгребали всё подряд в свои мешки.

Неожиданное появление служки повергло грабителей в некоторое замешательство, которое весьма быстро сменилось агрессией и решительными действиями.

Был среди них главарь — средней плотности, средних лет, короткостриженный чернобровый кавказец-бородач с широким, подковообразным шрамом через всю щеку. Его любимая поговорка была: «Сын Кавказа бьёт сразу!».

Пристально всматриваясь в лицо служки, резко сказал он властным голосом:

— Он нас спалил! Держите его!

Илия не сводил глаз со страшного кавказца. Ему казалось, что они стоят друг против друга совсем одни. Кровь ударила в виски с такой силой, что у служки зазвенело в ушах, лицо вспыхнуло, сердце замерло в страхе и горечи.

«Один не справлюсь! Бежать! Звать на помощь людей!» — молнией мелькнула мысль у старика-служки, но тут же родилась новая: «Так сбегут же, ироды! Сбегут с награбленным!» — и он кинулся на страшного кавказца с криком:

— Не позволю храм Божий осквернять!

Уже перед самым прыжком на врага Илия почувствовал резкий удар в затылок, затем головокружение, в глазах всё поплыло и сразу же потемнело…

Не ожидая от себя такой меткости, один из ростовских добровольцев со всей силы метнул тяжелый медный крест в сторону нападавшего старика и сразил его на ходу, словно в американском фильме-вестерне о диком западе, где индейцы точно сбивают на бегу бледнолицых своими томагавками.