Безславинск

— Да ты что? Родной мой! Мы же с ним просто товарищи.

— Ещё раз услышу об этом товарище, и вам обоим не поздоровится! — сурово пригрозил Димоша, после чего схватил флакон и разбил его о печку. В хате ароматно запахло фиалками, а на душе у обоих супругов тоскливо заскрежетали все винтики, если там таковые имеются. Причем Анташа сказала правду — на тот момент она с Шульгой состояла исключительно в дружеских отношениях, но сам Шульга считал совершенно по-другому.

Он вообще был чрезмерно уверен в себе и своих способностях «великого соблазнителя», и это при росте ниже среднего, с признаками кавказского происхождения на лице, доставшимися ему от бабушки-дагестанки, и неизменной прической а-ля попугай, за что местные девчата прозвали его «петух гамбургский». Да и одевался он как-то странно, по мнению местной молодежи, — напялит клетчатый отцовский пиджак 70-х, брюки полосатые, лобастые ботинки на высоком скошенном каблуке, а на шее яркий шарф шелковый. И так, бывало, завяжет его, стоя перед зеркалом, и эдак, но больше всего безславинскому моднику нравилось накинуть шарф на шею, причем один конец должен быть длиннее другого, затем длинный конец шарфа обернёт вокруг шеи один раз или дважды, завяжет спереди и расправит. После ходит гоголем по Безславинску, лузгает семечки да девкам подмигивает.

Не прошло и двух месяцев, как «великий прелестник» решил сделать Анташе ещё один подарок. Воспользовавшись отсутствием Димоши, бывшего в очередной, на этот раз длительной командировке, Шульга подкараулил Анташу у дома, презентовал золотую цепочку с кулоном в виде ангела и признался в любви.

Анташа была тронута таким упорным и настойчивым вниманием со стороны давнишнего поклонника и, сама не понимая почему, сразу сдалась. Позволила обнимать себя, говорить нежные слова, целовать…

Случайным свидетелем этого признания стал толстый Юрка — давнишний друг Димоши. Хотя Юрка и не видел последующих встреч Анташи и Шульги, но можно было догадаться, что они носили явно не невинный характер. Парочка будто с цепи сорвалась — придавались плотским утехам, где придётся, а однажды они даже совокупились в свинарнике под веселые аплодисменты поросячьих хлопающих ушей.

— Я всё организую! Анташечка ты моя! — шептал на ухо Шульга, — Мы с тобой грамотно избавимся от этого придурка Димоши, упрячем его надолго в тюрягу, я знаю как это замутить, и заживём лучше всех!

Возвратившись из командировки и тут же узнав о домогательствах Шульги, Димоша выпил с Юркой бутылку самогона на лавочке у памятника Ленину.

Димоша сидел бледный, безмолвный, лишь слушал. Пил он не закусывая. Но градус не мутил сознания. Злоба, клокотавшая в нем, казалось, тушила крепость напитка. И думать ни о чем другом не мог тогда: «он», «она», «паскуды», разбившие его представления о супружеской верности стояли перед ним — веселые, развратные. «Его» видел Димоша в стакане самогона, в зрачках Юрки. «Она» пряталась за кустами с подарком от любовника. С пронзительной яркостью воображение Димоши рисовало сцену за сценой. «Он» целует «её». «Она» сидит у него на коленях. «Они» смеются над ним. Смеются так, что дрожат звезды на небе. «Выходит, что вся эта взаимная любовь мною была надумана! Выходит, что это я видел её порядочной и преданной! А она-то змеёй подколодной оказалась!»

Димоша схватил стакан и шарахнул его об асфальт. Губы его стали меловыми.

Через площадь в сторону Дома культуры шли двое, под руку — парень и девушка. Юрка тихонько толкнул Димошу:

— Смотри, Щербатый! Также и твоя Анташка раньше по этой площади с Шульгой в ДК ходила. А ещё учителка… Чему такая детей-то научит? — Юрка задумался, прищурился, продолжил с расстановкой, — Говорил я тебе, предупреждал ведь, не связывайся ты с этой бесовской бабой! Сатана в ней с самого рождения!

— Это-то откуда ты знаешь?

— Сам считай. Она родилась 17 января, а значит, была зачата как раз во время Великого поста, что является большим грехом. Дети, зачатые в этот период, живут с бесом в душе и творят несусветное…

Димоше казалось, что ему в рот забили клубок шерсти и он не может продохнуть, не может удержать трясущихся губ, и он решил побыть наедине с самим собой. Перейдя по мостку через Собачеевку, он оказался на небольшом пригорке, там и остановился под большим дубом и двумя соснами.

Было сумеречно и тихо, пахло землёй и прелью. Сквозь желтые иглы хвои, сквозь черный, наполовину истлевший прошлогодний лист пробивалась зелень. В долине лежал залитый вечерним солнцем Безславинск. Опоясав городишко голубыми кушаками, шумели Собачеевка и Татарка. Виднелись малые, как пеньки в лесу, дома, и высоко над ними три перста вонзившихся в небо колоколен. Жестяная крыша под высокой берёзой безошибочно выделялась из десятка других таких же — под ней его ждали жена, дочь и теща.

Достав пачку сигарет, Димоша закурил и, измученный ревностью, страхом и сомнениями, опустился на мшистое подножие.