Безславинск

МарТин всё понял. Это было прощание. Возможно, навсегда. Мама больше не приедет. Впервые в жизни он почувствовал себя взрослым. Бабушка сидела на кровати с опущенной вниз головой. Дед, подперев щеку рукой, низко склонившись над каким-то исписанным листком бумаги, шевеля губами и постоянно поправляя очки, внимательно читал и хмурился. МарТин набрался сил, глубоко вдохнул, включил видеокамеру и попросил:

— Мамочка, скажи что-нибудь на память в объектив. Я буду смотреть на тебя там… В бойскаутовском лагере.

У Ализы затряслись руки, кровь хлынула в затылок, колени ослабли и онемели губы. Она не выдержала, сорвалась и разрыдалась. Закрыв лицо руками, она облокотилась о печку, чтобы не упасть. Бабушка Зоя не выдержала этой картины, встала и, опираясь на костыли, заковыляла во двор. Будто оправдываясь перед своей матерью, Ализа по-русски крикнула ей вдогонку:

— Я больше не могу, у меня сейчас сердце остановится, — и сразу посмотрев на МарТина, в объектив его включенной видеокамеры продолжила по-английски: — Я люблю тебя, МарТин… Люблю сильно, — затем снова по-русски: — Сынок! Прости ты меня, Господи! Если сможешь, прости!

— Да шож ты творишь!? Сына родного на армяшку променяла! — Натаныч побагровел от злости. — Шож вы с меня делаете? Не мучай ты его! Этож не по-человечьи, сволота ты эдакая!

Карие, выпуклые глаза Натаныча стали вдруг злыми, красными, сочные губы сжались, потвердели. Он вытянулся и, словно проклиная, громко и грубо закричал:

— Залупадрянь ты, а не дочь мне! Проваливай отсюда к своему хачику Григобяну! И шоб я твоей ноги здесь больше никогда не видел! Во-о-он!

Ализа кинулась прочь из хаты. Натаныч с такой силой саданул кулаком по столу, что с него слетела ваза с сильно пахучими цветами лилий, привезёнными его дочерью для МарТина, и разбилась об пол. Рассвирепевший, потерявший в гневе свое лицо, Дэд-Натан крутил козью ножку, бурча себе под нос матерные слова. МарТин оцепенел. Он не понимал, сколько прошло времени с того момента, как мама выбежала на улицу — секунда или вечность? Словно сквозь сон почувствовал МарТин, будто чьи-то сильные руки схватили его за плечи, выволокли на крыльцо и столкнули вниз по ступенькам. На лавочке у калитки сидела бабушка Зоя и шептала:

— Господи, спаси рабу Твою Ализу… Святыми молитвами прости моя прегрешения.

За невысоким забором тронулась с места незнакомая старенькая машина российского производства, на заднем сиденье которой МарТин увидел заплаканное лицо мамы.

— Мама, мамочка любимая, я буду тебя ждать, я всё понимаю…

Вдруг руки МарТина, словно не повинуясь, схватили его за голову, по щекам сползли вниз, зажали рот, и уже пришлось кричать сквозь пальцы:

— Неправда! Неправда! Неправда!

Поверить в то, что его бросила мама, было сложно, скорее, невозможно. Ведь он не сделал ничего такого, чтобы с ним так поступила родная мать. Сердце МарТина сильно забилось, в груди запылал огонь, всё тело затряслось, словно в лихорадке и, превозмогая страх и тревогу, он побежал за удаляющимся по пыльной дороге автомобилем.

«Мама, мама! Дай я просто обниму тебя ещё раз на прощание! Ну, почему ты так мало побыла со мной? Мама!..» — крутилось одно и то же в мыслях нашего необыкновенно сердечного МарТина. Добежав до окраины Отрежки, он остановился недалеко от самодельного блокпоста, силы покидали его слабое тело, машины уже не было видно на горизонте, и МарТин упал на колени прямо посреди дороги. Ополченцы в камуфляжной форме, которые готовились перейти от обороны к наступлению, угрюмо смотрели на странного подростка, лопочущего на непонятном языке. Небо потемнело, налилось свинцом. В чреве тучи змеисто взблеснуло, и гром развалился над Безславинском. МарТин поднял мокрые глаза вверх:

— Я люблю тебя, мама!

Через всю тучу хлестнула гроза, с ветром хлынул косой холодный дождь. Как заклинания, маршировали в уме МарТина слова, но даже внутренний голос его дрожал: