Безславинск

— Может, ты и права. Уж лучше, чем с этим армяном на одном унитазе сидеть!

— Ты-то пойдешь с нами в храм?

Натаныч хотел ответить очередной шуткой: вопрос напомнил ему один еврейский анекдот про крещение, но раздумал. Лишь кивнул головой, подтянул ноги в мягких шевровых сапогах, освещенных первыми лучами солнца, к себе, в тень. Колени хрустнули.

— На старости лет трудно обойтись без женщин и без ревматизма, — всё-таки пошутил Натаныч.

— Какие тебе ешо женщины? Только не пей сегодня!

Баба Зоя поправила косынку на голове, с трудом поднялась и пошла в хату. Там было тихо, точно в хате был покойник, и только старые настенные часы с кукушкой, подаренные её родителям на свадьбу, размеренно и четко разрезали безмолвие своим «тик-так, тик-так, тик-так».

Неожиданно она вспомнила, как много лет назад, в морозную зимнюю пору, будучи ещё совсем девчонкой, бежала вечером домой по только что выпавшему снегу, что искрился под полной луной.

Пронизывающий ветер выл тогда в проводах, в трубе, но в хате-мазанке, саманно-литой, то есть глинобитной, толстостенной, с камышовой крышей, было тепло и уютно. Между двойными рамами окон понизу был проложен слой ваты, посыпанный чьей-то доброй рукой новогодними блестками, а сбоку от ваты стоял стаканчик, наполненный крупной солью, служивший средством против запотевания стекол. Между новеньким, ещё полупустым посудным шкафом и железной кроватью висела знакомая нам икона старого письма, большая, с Богородицей в центре, а по бокам ангелы и звери держали свитки грамот, которые свернулись от вековой тайны, в них написанной.

За столом, в центре которого слегка коптила керосиновая лампа, сидели озабоченные родители и самодовольный тогдашний комсорг Володька Романов, возглавлявший комсомольскую организацию Безславинска, — они пили чай.

— Заходи-заходи, Зайка-красавица! — приветствовал комсорг. — Ишь, как разрумянилась. А мы тебя ждём, между прочим.

— Это зачем? — удивилась Зайка, так все звали её тогда.

— Комсомолкой в будущем стать хочешь?

— Хочу.

— Во-о-от. А для этого, как думаешь, надо к попам в церковь ходить и их галиматью про боженьку слушать? — язвил комсорг Романов.

— Нет, не надо.

— Правильно. Странно, что твои родители по-другому считают. Хотят отвезти тебя на Новый год в деревню к родственникам и в тамошней церкви окрестить, понимаешь!

Зайка посмотрела на родителей и вспомнила, что мама действительно говорила ей о деревне, о крещении, и после она всё это рассказала своей подружке — младшей сестре комсорга. И то ли чтобы защитить своих родителей, то ли чтобы не быть высмеянной в школе и в дальнейшем стать комсомолкой, Зайка сказала:

— Товарищ комсорг, к попам я не пойду и креститься не стану, честно пионерское!

— Вот и хорошо, — самодовольно заключил комсорг Романов, шумно хлебнул из стакана горячего чая и добавил: — А вы, уважаемые родители, прежде чем что-либо задумывать, прикиньте, чем это для вас может закончиться. А то так можно и до антисоветчины докатиться, и поедете вы тогда не в деревню к родственникам, а с полной конфискацией на Колыму…

— Из родного, любимого моего дома, построенного моим отцом, меня вынесут только ногами вперед, — сказал как отрезал отец Зайки, после встал, накинул на плечи телогрейку, взял с печки папиросы и вышел во двор.

Там он стоял, курил и думал об отце. Когда фашист вперся на Украину, Василий Крючков, герой гражданской войны, возглавил партизанский отряд, созданный из шахтеров Донбасса. В сентябре 1941-го этот отряд переправился через Днепр и развернул активные действия в Винницкой области. В конце декабря враг выследил партизан. Спасаясь от преследования, Крючков вывел отряд в Курский лес, а сам геройски пал во время очередного сражения.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — отмеряли время часы с кукушкой, возвращая бабу Зою из далекого прошлого. Только теперь, когда минуло столько лет и в Безславинске началась война, она осознала значение сказанных её отцом слов. И теперь сама прошептала, как заклинание:

— Из родного, любимого моего дома, построенного моим дедом, сохраненного моим отцом, меня вынесут только ногами вперед…

Хорошо, что Натаныч не слышал этого заклинания, иначе он бы поправил свою жену, чёрно пошутив: «Ну-таки не ногами вперёд, а нагою…», имея в виду не конечности своей супруги, а намекая на её наготу.

Она, осторожно ступая, чтобы стуком костылей не потревожить тишину, подошла к комнате МарТина, тихо надавила на ручку, дверь открылась.

МарТин слонялся по комнате — молчаливый, с запавшими, замученными глазами, словно снятый с дыбы. Он прокручивал в голове по тысячу раз увиденное накануне: «Маму увез злой дядька, похожий на цыгана… Учительница лежит в крови на полу… Другой злой дядька — отец Энни — обижает её… Я обнимаю Энни, и она говорит, что любит меня!.. Мы вместе с соседкой тащим Энни в дом… Энни не может сама идти, что-то случилось с её ногами… Везде кровь… Добрая учительница стонет, она тоже в крови… Мне снова плохо, меня опять тошнит, и я теряю сознание… Очнулся уже в этой комнате… И так сильно болит нос, голова и вот здесь, в груди…».