Безудержный ураган

Вальдар промолчал, лишь желваки заходили на скулах. Что он мог поделать? Только увести людей. Если Бруснир не продержится достаточно долго — тварь догонит их и не оставит в живых никого. Он видел на что такие способны.

Элерия остановилась. Больше не осталось сил повиноваться разуму, который подсказывал: уходи, ты все равно ничего не можешь поделать. «Если даже и так, — подумала она, — то я, хотя бы, не буду винить себя всю оставшуюся жизнь за то, что не попыталась. Так цинично бросить один на один со страшным врагом того, кто спас нас всех». Другой голос в ее голове говорил: «Вернешься и умрешь, бессмысленная жертва. Зачем человек отдает за тебя жизнь, если ты так бездарно потратишь свою?» Девушка тряхнула головой, прогоняя эту мысль, — «Зачем тогда такая жизнь? Бежать, мотивируя тем, что не мог ничего поделать. Если не пытался, то и не мог».

Элерия развернулась и зашагала назад, еще не понимая, что собирается сделать. Дорогу ей преградила Криза. Старушка пронзила талийку внимательным взглядом. От нее не укрылись ни злая решительность, ни растерянность, ни страх. Взяла за руку и вложила в ладонь флакон с прозрачной жидкостью:

— Ты, конечно, ненормальная, но за это мне и нравишься. Желание это множество возможностей. Пока мы живы нужно пытаться. А смерть не страшна. Она ничто. Когда она приходит — нас уже нет.

Элерия пропустила мимо ушей набор житейских мудростей, взглянула на пузырек в руке и спросила:

— Что это?

— Зелье. Необычное зелье. Само по себе оно не имеет силы, но если вложить в него намерение, эмоции и не побояться действовать… — заговорила загадками Криза и отошла в сторону, пропуская Элерию. — Иди и помоги ему, если решишься.

Талийка не поняла что нужно делать с зельем, да и что в него нужно вкладывать. Криза раздражала ее тем, что морочила голову в такой момент.

— Его нужно выпить?

Травница кивнула и пожала плечами. Уходя, бросила через плечо:

— Оно поможет тебе. Остальное неважно. Прочее решай сама.

Элерия сжала в руке склянку и поспешила к холму, судорожно пытаясь понять, что имела в виду Криза.

***

Шаймор нашел Левира. Некоторое время молча шагал с ним рядом. Потом сказал:

— Я вернусь.

— И нарушишь его приказ.

— Мне плевать на его приказы! Дурацкий приказ! — в сердцах сплюнул через плечо Шаймор и добавил спокойнее. — Если бы он сам подчинялся приказам — нас бы здесь не было. Сидели бы сейчас где-нибудь в безопасном месте и сторожили толстые зады богачей. Я пойду.

— Я бы тоже хотел, — вздохнул Левир.

Шаймор резко развернулся и направился к месту стоянки. Шаг его все ускорялся, пока не перешел в бег.

***

Бруснир, кружа вокруг твари, пытался понять, где у нее уязвимое место. Магия ее не берет, раны от меча затягиваются. Чудовище атаковало его снова и снова, но Бруснир уворачивался или прикрывался щитом. Монстр еще раз удивил его — проявил способности к телепатии, принуждая посмотреть в глаза. Немигающий взгляд черных омутов парализовал вальдара. Он не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Все тело окаменело и никакие усилия воли не помогали сдвинуть его с места. Бруснир успел подумать, что тут-то и наступит его бесславный конец, но тварь замерла и не нападала. Впала в такое же оцепенение, какое напустила на воина, проникла в его мысли и слилась с ним. Волна безбрежного хаоса захлестнула Бруснира, поглощая человеческую суть без остатка. Безумие, боль, смерть заполнили вальдара. Заставили душу сжаться в маленький скулящий комок. Живая липкая тьма окружила и давила, не позволяя даже вдохнуть полной грудью. Окружающий реальный мир пропал из поля зрения и казался какой-то далекой сказкой, возможно, всего лишь сном или грезой.

Бруснир упал на колено, прижал руку к груди, но не заметил и не почувствовал этого. Он опустился на дно глубочайшей бездны. В душе мрачными обрывками заплясала какая-то муть. Переродок торжествовал. Щедро делился энергией, превращая их в одно целое — мгновение и человек исчезнет навеки, превратится в такое же порождение хаоса.

Вальдар не был готов исчезнуть. Он пытался сопротивляться, хотя с каждой секундой делать это становилось все сложнее и сложнее. Он терял память, стремительно и болезненно, будто от него отрывали куски плоти, оставляя ноющие зияющие дыры. Забывал свою жизнь, забывал себя. Брусниру почему-то вспомнились строчки стихотворения, которое в детстве читала мать. Раньше ему не удавалось вспомнить их полностью, а тут они всплыли, точно огнем начертанные в душе:

«Ступая по каменным скрижалям своей души,

Тьмы не убоюсь я.

Когда протянет жадные лапы,

Обступит со всех сторон,

Тоскливо так станет вдруг.

Будто питаясь моей печалью,

Набросится и задавит.

Ни света не видно, ни зги.

И трудно так, почти невозможно дышать.

Когда весь мир кругом черная бездна лжи,

Липкий и бесконечный мрак,

Бездонная пропасть ночи,

В которую летишь,

В паденьи застыв на века.

Как не сломаться тут,

Когда только ты и мгла?

Зачем продолжать светить,

Если тут никого и нет?

Здесь никого не спасти.

Некого здесь любить.

Нет!

Свет мой не погасить.

Пусть некого здесь любить,

Я то и есть любовь».