Безумные идеи. Как не упустить кажущиеся бредовыми идеи, способные выигрывать войны, искоренять болезни и менять целые отрасли

Одна только надежда на выздоровление возвращала к жизни одного пациента за другим. Диабетики, неделями не покидавшие постель, встали и начали бродить по больнице, держась за стены и мебель. Это были пациенты всех возрастов и обоих полов, со вздувшимися животами, шеями, представлявшими собой позвоночники, обтянутые кожей, изможденными лицами, неуверенными движениями. Вся сцена создавала впечатление возрождения, охватывающего природу весной…

Я видела, как они молча слонялись по больнице, словно призраки. Встречаясь взглядами друг с другом, они не могли скрыть рвущейся наружу надежды, поднявшей их на ноги. Некоторые просто сидели и ждали, уставившись в пол перед собой.

Потом мы услышали шаги доктора по лестнице, ведущей к главному коридору. Вслед за ним семенила жена, едва поспевавшая за ритмом его шагов. Тишина словно сгустилась, и остался только этот звук.

Когда он появился в открытой двери, его встретили вопрошающие взгляды сотен глаз. Доктор остановился. Мне до сих пор кажется, что прошло несколько минут, прежде чем он обратился к пациентам. В его голосе была слышна и забота о них, и плохо скрываемое волнение: «Мне кажется, у меня для вас кое-что есть».

Инсулин произвел переворот в медицине. Оказалось, что белки – это уже не просто мишени для лекарств. Они и сами могут быть лекарствами. Вместо того чтобы выводить робота из строя с помощью отвертки, мы теперь могли заменить его на другого робота.

Но оставалась одна проблема. Добыча поджелудочных желез животных для каждого диабетика была таким же непрактичным занятием, как вырубка ивовых деревьев для больных лихорадкой. Потребовалось 50 лет, чтобы найти решение. С помощью генной инженерии, получившей развитие в 1970-е годы, появилась возможность выращивать в лабораториях очищенный человеческий инсулин в больших количествах. И открытие Бантинга превратилось в практичный метод лечения.

Большинство фармацевтических гигантов прошли мимо идеи о выращенном в лаборатории белке как новом средстве лечения. Однако в начале 1980-х годов эта мысль показалась не такой уж сумасшедшей кучке предпринимателей, которые начали основывать фирмы, впоследствии получившие название биотехнологических. Успех, с которым прошло первое размещение их акций на бирже (особенно компании Genentech), стал началом рынка компаний нового типа – без доходов и прибылей, без продавцов, без всякой уверенности в том, что их технология когда-нибудь станет продуктом. Эти предприниматели создали публичный рынок безумных идей.

Если правительственное вмешательство развалило систему голливудских кинокомпаний, то генная инженерия развалила систему фармацевтики. Она отделила производство (ученых, разрабатывавших новые лекарства) от системы сбыта (крупных фармацевтических компаний, взявших на себя заботу о продвижении препаратов на рынок).

Фармацевтические гиганты – это небольшое число крупных транснациональных компаний (Novartis, Pfizer, Merck, Johnson & Johnson, Eli Lilly и т. д.). Они способны организовать презентацию нового продукта в Аргентине, провести его официальную регистрацию во Франции, наладить производство в Пуэрто-Рико, провести финансирование через банк J.P. Morgan, уладить таможенные формальности в Японии и т. д. На их ежеквартальных встречах с аналитиками и инвесторами (крупными взаимными фондами вроде Fidelity и T. Rowe Price) обсуждаются франшизы с громадными бюджетами типа лекарств против холестерина и диабета. Аналитики рассуждают о прогнозируемых доходах на следующие кварталы и о глобальных рыночных трендах. При этом ни глав фармацевтических компаний, ни их аналитиков и инвесторов не особенно волнуют темы молекулярных преобразований и других подробностей создания новых лекарств, находящихся на ранней стадии. Игроки этого рынка специализируются на приобретении франшиз и их реализации.