Безумный лес

Невзирая на мой по-прежнему мрачный вид, деревья зазеленели, зацвели и прикрыли белым кружевом цветов и густою листвой покосившиеся дома, потрескавшиеся стены, развалившиеся изгороди. Уродство города стало менее заметно, а кое-где и вовсе сокрылось. В предместьях и окрестных селах свирепствовали болезни и эпидемии. Одни дети умирали, как и у нас в Омиде, от дифтерита. Другие — от черной оспы. Некоторые — от болей в животе. Торговля господина Миелу Гушэ шла полным ходом, и он поставил богу большую свечу в церкви святой Пятницы. Этот скряга продал несметное множество маленьких гробиков и много кусков голубой и розовой саржи, причем по повышенной цене. Он уже не плакался на отсутствие покупателей и на их скупость. Пригласил маляра и покрасил заново фасад своей лавочки. Не пожалел денег и на вывеску. Послал за Кабой и заказал ему нового «Ангела». Торговцу гробами, саванами и обувью для покойников еще раз крупно повезло. Полуслепой художник давно уже не имел работы. Он выполнял заказ очень долго, старательно и даже вдохновенно. И то, что на этот раз вышло из-под его кисти, было настоящим шедевром.

С начала забастовки в городе стояли войска. Около вокзала соорудили на скорую руку казармы. Состоятельные горожане были довольны.

В любую погоду — плохую и хорошую — трубили трубы, проводились учения, гремели выстрелы. Каждый день, с утра до позднего вечера, мы слышали лай пулеметов: солдат гоняли до полного изнеможения. Но все было тщетно. Никто их уже не боялся. Грохот военных учений потонул в привычном городском шуме, и никто уже не обращал на него внимания. Росли барыши у владельцев гостиниц. Оказались в выигрыше и купеческие дочки. Между офицерами и лучшими семействами города завязались дружеские отношения. Ожидались свадьбы. В богатых домах шла карточная игра и устраивались вечеринки. В большом зале примэрии давали балы, а в лесу по ту сторону реки на зеленых лужайках не прекращались пирушки. На балах и вечеринках напудренные красавцы офицеры старательно танцевали с барышнями и дамами, которые совсем было увяли и зачахли в унылой затхлости провинциального городка. Господин Сотир приглашал из столицы один оркестр за другим.

НОВАЯ ПРОГРАММА

ИГРАЕТ НОВЫЙ ОРКЕСТР

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ПОЕТ

МАМЗЕЛЬ ЖАНЕТТ

Хозяин пивной «У Джувелки» тоже не ударил лицом в грязь. Он нанял для своего просторного тенистого летнего сада военный духовой оркестр. Никогда еще пыльный и сонный городок в долине Делиормана не знавал такого столпотворения.

— Руши-де-Веде меняется прямо на глазах.

— Да. Растет. Процветает.

— Недалек тот день, когда Руши-де-Веде сделается столицей уезда.

— Надо, надо. Впрочем, господин Стэникэ Паляку уже обещал это сделать и ручался своим честным словом.

— Когда Руши-де-Веде станет столицей уезда…

Изменилось кое-что и в моей неустроенной жизни. За уроки, съедавшие все мое время, порой и все силы, я получил довольно приличные деньги на карманные расходы. Теперь и я, выражаясь словами Добрикэ Тунсу, «располагал достаточно», чтобы время от времени позволять себе пригласить однорукого поужинать у Сотира, послушать старые романсы и старинные народные песни, которые я любил, да посидеть среди чистой и нарядной публики.

— Ну как, Филипаке, идем вечером к Сотиру?

— Идем, если хочешь. И если платишь.

Мы надраили ботинки, почистили одежду и даже зашли подправить волосы к парикмахеру. Затем набрались наглости и отправились в ресторан.

— Сюда ходят только благородные господа, — сказал Филипаке.

Я в шутку повысил голос:

— Ну и что? А разве мы с тобой не благородные? Тоже благородные.

— Черта едва!

— Ничего не черта с два. Каждый, у кого в кармане завелись хоть какие-то деньги, уже считает себя благородным. Чем же я хуже других, раз у меня тоже завелись деньги?

Кельнер нимало не удивился Он уже видел меня здесь в компании с Добрикэ Тунсу. А кроме того, раза два я заглядывал сюда и один. Когда мы сидели за столом, слушали оркестр и ждали, пока принесут заказанные блюда, однорукий нагнулся ко мне:

— А ты, дружище, пользуешься успехом.

— О чем это ты, Филипаке?

— Одна бабенка не сводит с тебя глаз.

— С меня? Ты шутишь.

— Ей-богу. Прямо ест тебя глазами с самой той минуты, как мы вошли. Просто удивительно, как это она до сих пор еще не бросилась на тебя и не слопала.

— Которая?

— Вон та… с унтер-офицером.

Я взглянул, куда указывал однорукий, и убедился, что он прав. Пухленькая бабенка средних лет, густо нарумяненная, с мягкой широкополой шляпой на голове, не спускала с меня глаз. Поймав мой взгляд, улыбнулась, обнажив два ряда золотых зубов. Что было делать? Я тоже улыбнулся в ответ, сожалея, что не могу, в свой черед, показать ей золотые зубы. Бабенка перегнулась через край стола и что-то сказала шепотом своему спутнику. Пехотный унтер был коренаст, с брюшком, усатый. На голове надетое чуть набекрень кепи. После ее слов на лице его изобразилось удивление. Он тоже повернулся ко мне, выкатил глаза и улыбнулся. Но я уже успел отвести взгляд и, слегка разочарованный, признался однорукому: