Безумный лес

Класс молчал. Голос Туртулэ, напуганного этим молчанием, сделался вкрадчивым. Я по-прежнему смотрел на него в упор. Пот, до тех пор градом катившийся по мне, высох. Тело напряглось. Я почувствовал, что мускулы стали тверды, как камень. Резкая боль пронзила корни зубов и нёбо. Застучало в висках. Вздулись на шее жилы. «Возьми себя в руки, Дарие. Возьми себя в руки! — повторял я про себя. — Так надо. Слышишь? Так надо!» Голос Туртулэ звучал уже умоляюще:

— Признайся же, негодник, с какой книги списывал. Признайся лучше, парень. Признание снимет половину греха с твоей души. Признайся, братец, не бойся. Ты ведь признаешься?..

Его удрученный тон тронул меня. Злость во мне перекипела. Гнев остыл. Только горечь, словно тонкий слой пепла, осела в глубине души. Стало жаль его, и от этой острой жалости сердце словно рвалось на части. И вот я — ершистый и зубастый — ответил ему смиренным тоном пай-мальчика:

— Я не списывал, господин учитель. Не списывал. Я рассказал, как умел, о некоторых событиях. О том, что пережил сам. Вот и все. Ведь вы этого от нас и хотели. И потому у вас не было никаких причин бранить меня, издеваться и махать кулаками.

— Пережил сам! Он пережил сам! Ведь ты же врешь, врешь как сивый мерин. Удивляюсь, как только тебя земля носит!

Это было сказано совсем уже вяло. Было видно, что он сам не очень-то убежден в справедливости своих слов.

— Я не лгу, господин учитель, не лгу.

Чувствовалось, что гнев его иссяк. Это чувство передалось и всем остальным. Однорукий собрался с духом. Поднявшись со своего места, сказал:

— Господин учитель, коллега, которого вы обвиняете в списывании, сидел на этой скамье рядом со мной. Он не списывал. У него не было даже шпаргалки. Непонятно как, но он написал все сам, из своей головы, единым духом. Ей-богу, господин учитель, все, что он написал, он писал прямо из головы. Правду он писал или выдумывал — не знаю. Но я видел, что он все писал из головы. Честное слово, господин учитель!

И тут в классе поднялся шум, грозивший перерасти в скандал. Почти все ученики начали возбужденно кричать:

— Он не списывал, господин учитель! Поверьте нам, он не списывал!

Где-то хлопнул оконной рамой ветер. Со звоном посыпались осколки разбитого стекла. Один из близнецов Мэтрэгунэ сказал:

— Наша взяла…

Все засмеялись. Не удержался от улыбки и Туртулэ.

— Может быть, этот олух и в самом деле не списывал, — вымолвил он наконец. — Может быть, каким-то чудом среди нас оказалось ничтожество, наделенное превосходной памятью. Знаете, как в таком случае мог поступить этот шалопай, который теперь корчит перед нами святую невинность? Сейчас я вам расскажу: кто-кто, а я видел всякое, прошел, как говорится, огонь, воду и медные трубы. Этот господин без совести и чести загодя вызубрил наизусть несколько страниц из какой-то никому не ведомой книги. И когда было задано сочинение, выложил все слово в слово. Слово в слово.

Он взял лежавшие перед ним листки бумаги, помахал ими над головой, словно тряпкой, и добавил:

— Это сочинение слишком хорошо, чтобы родиться в пустой башке такого вот шалопая. Здесь, господа, на этих четырех страницах, запечатлены подлинные переживания, и это сделано талантливо, господа, сделано мастерски. Хе-хе! Уж мы-то разбираемся! Уж мы-то знаем! Нас не проведешь! Хе-хе! Хе-хе!.. Взгляните только на его наголо стриженную голову! Возможно ли, чтобы в этой башке скрывались сокровища? В этакой башке?

Мэтрэгунэ, тот, что высказался, когда разбилось окно, прогудел низким голосом:

— А вы устройте ему проверку, господин учитель, к чему тратить столько слов? Устройте проверку. Испытайте его. Пусть он в присутствии всех, перед всеми нами, напишет другое сочинение.

— Да, да, проверку, устройте ему проверку, — подхватили и другие, радуясь, что история запутывается и затягивается.

В окна било яркое солнце. От духоты и тяжелого раскаленного воздуха было трудно дышать. От запаха пота, немытых тел, старой, месяцами не сменяемой обуви у меня разболелась голова. Учитель, скорее сомлев от зноя и невыносимой духоты, нежели уступая просьбе класса, проговорил вялым голосом, которому он попытался придать отеческую интонацию:

— Возможно, дети, вы правы, а может быть, и нет. Но так и быть. Чтобы потом не говорили, будто я злой и упрямый человек, я пойду вам навстречу. Будь по-вашему. Устроим этому шалопаю еще одну проверку.

И он вместе со стулом повернулся в мою сторону.

— Вы согласны еще на одну проверку, господин школяр?

— Согласен, господин учитель. Согласен и благодарю вас.

Все засмеялись. Туртулэ засмеялся тоже. Я поколебался, не засмеяться ли и мне? И решил, что не надо. И не засмеялся. Не только не засмеялся, но изобразил волнение и озабоченность, словно у самых моих ног разверзлась пропасть. Учитель снова порылся в своем большом, раздувшемся портфеле и извлек из него лист бумаги, слегка помятый, но чистый. Поставил в уголке свою подпись. Протянул мне с доброжелательным напутствием: