— Коли передумаешь, приходи в пивную Джувелки. Мы будем там. Хотим освежиться.
Валентину я нашел в переулочке. При ярком свете полуденного солнца бросались в глаза кучи отбросов, валявшиеся прямо посреди переулка. Девушка прижалась к моему плечу и заговорила шепотом:
— Ой, как я рада! Ты славный! Как хорошо, что ты промолчал, когда Туртулэ кричал и бесновался. Ты славный! Должно быть, тебе многое пришлось испытать. Это тебя закалило.
— Закалило, да не очень.
— Ты славный! Как ты хорошо написал и как здорово проучил Туртулэ! Этот учитель вовсе не глуп. Однако, если по правде, он и не очень умен. К тому же страшный зануда… Ему нравится, когда все считают его честным человеком и героем войны.
— Теперь, когда война кончилась, многие хотели бы прослыть героями, хотя фронта и не нюхали…
— Уж эти-то в первую очередь, — согласилась Валентина. — Эти в первую очередь… Сколько мне их приходилось видеть!.. И слушать!..
Мы пошли в сторону вокзала. Я сказал:
— Но Туртулэ, кажется, честный человек и, видимо, в самом деле хорошо обращался с солдатами на фронте.
— Честный-то он, наверное, честный. Да кому она нужна, его честность? В наше время она и даром никому не нужна. Деньги — это да. Деньги — совсем другое дело.
При слове «деньги» настроение мое испортилось. Я почувствовал раздражение. Помрачнел и разозлился, сам того не желая. И сам того не желая, выпалил:
— Ты тоже любишь деньги? Так ведь тебе… нетрудно их заработать…
Валентина остановилась. Гневно взглянула на меня.
— Я знаю, о чем ты думал, когда это сказал. Так вот, парень, я к деньгам равнодушна, хотя, конечно, хорошо бы не знать в них нужды. Тогда бы мне не пришлось работать там, где я работаю, и заниматься тем, чем я занимаюсь. Думаешь, большое удовольствие разносить по номерам горячую воду и чистые полотенца, когда у девушек клиенты? Мерзость. Будь у меня хоть какие-нибудь деньги, я бы жила по-человечески и мне легче было бы получить образование.
Я пожалел, что так глупо заговорил с ней о деньгах. Но гнев Валентины уже остыл. Мы пошли дальше. Я шагал рядом с нею.
— Ты рассердилась на меня? Прости, пожалуйста.
— Да, рассердилась. Но в конце-то концов ты вправе спрашивать о чем угодно. Ты ведь меня почти не знаешь. Можно сказать, просто совсем не знаешь. Чего же требовать от человека, который совсем не знает другого?
— Я больше ни о чем не стану тебя спрашивать.
Я замолчал. Валентина задумалась о чем-то своем. Потом заговорила:
— В каком-то смысле ты прав. Даже очень. Если бы я захотела, я могла бы получать деньги, вовсе не работая. Там… У госпожи Гарник хватает клиентов, которые падки на свежий товар. И я… Я могла бы сделаться таким свежим товаром. И получать деньги, не работая. Но я не хочу. Я стала бы противна себе самой.
— А девушки… которые там служат… тоже противны сами себе?
— Одни да. Другие нет. Привыкают со временем. И уже ничего не чувствуют, как животные. Человеческого в них — только речь да внешность.
Я не нашелся, что сказать. И, чтоб не молчать, повторил за нею:
— Как животные…
Валентина пропустила мое бормотание мимо ушей. И продолжала:
— Вот так-то, дружок! Нам, беднякам, только и остается — засесть за книги. Выучиться грамоте и сохранить честь. Сохранить честь и жизнь. А иначе… Иначе остается либо согласиться на разврат и бесчестье, либо подохнуть, как нищему, работая на чужих.
Разные мысли бродили в моем мозгу, и я мог бы поделиться ими с нею. Но решил, что не стоит. Мы ведь едва успели познакомиться. И я удовольствовался тем, что пережил эти мысли про себя. Валентина торопливо договорила:
— Сама я скорее повешусь, чем соглашусь на бесчестную жизнь.
Возможно, она говорила то, что думала. А может, это было пустое честолюбие, желание прихвастнуть. Мне часто случалось встречать людей, которые тем горячее распространялись о чести и невинности, чем глубже успели погрязнуть во лжи и разврате. Отчего, однако, зародились во мне такая подозрительность и неприязнь к Валентине? Не знаю. Зародились — и все тут! А с какой это стати я должен был довериться и воспылать к ней дружеским участием? Всему виной люди! Они научили меня быть постоянно начеку и — чтоб не обжечься — дуть не только на горячее молоко, но и на воду… По дороге нам попадались торговцы; в ожидании покупателей торчали на пороге лавок и магазинов хамоватые продавцы. Они глазели на нас и отпускали по нашему адресу грубые шуточки. Одних потешала моя хромота. Других соблазняла и дразнила пышная, хорошо сложенная и привлекательная фигура Валентины. Я же… Я был необыкновенно горд тем, что иду на виду у всех рядом с такой красивой, статной и соблазнительной девушкой, какой была служанка госпожи Гарник.
— Валентина начала ходить в школу, гляди-ка, — высказался один из олухов, торчавший в дверях лавчонки «Продаем аршинами», где торговали ситцем, — Валентину потянуло в школу…
— Вот увидишь, она еще захочет стать профессором, — подхватил другой. — Профессором кое-каких наук…