Безумный лес

С конца августа на узкой песчаной пойме, зажатой между рекой и железной дорогой, от рассвета до позднего вечера стоял непрерывный стук. На глазах росли, выстраиваясь друг подле друга, бараки и павильоны. Со всех сторон понаехали большие фургоны с товарами. Открылись лавки торговцев. Товары были плохие, но продавались по дешевке и пользовались спросом. Вместе с торговцами, их возами и приказчиками в город и его окрестности понабежал всевозможный сброд: лоточники с баранками и нугой, пирожники и продавцы браги, карманные воры и карточные шулера.

— Ярмарка!.. Открывается ярмарка ко дню святой Марии…

— Земляки, берегите карманы…

Однажды вечером на ярмарку приехали сразу два цирка. Появились панорамы. Лодки. Карусели. Открылись трактиры и рестораны, закусочные и даже кофейни. В воздухе носились запахи теплого хлеба и горячих колбасок, на скорую руку поджаренных на угольях. Вскоре к этим запахам прибавилось и смрадное зловоние. Было слышно, как плачут кобзы. Как вздыхают скрипки. В цирках пели фанфары.

— Подходите!.. Заходите!.. То, что здесь нарисовано на холсте, внутри можно видеть в натуре…

— Подходите!.. Заходите!..

Словно ветром нагнало калек, нищих, попрошаек. В трактирах пили и заводили драки обитатели предместий. Нередко дело доходило до поножовщины. На берегах реки, по оврагам и в камышовых зарослях, в кустах остролиста и в покрытых жесткой колючей травой канавах вдоль железнодорожного полотна многие девчонки узнали первую любовь и первое разочарование. Наездница Рози из «Императорского цирка» — высокая, сухопарая и губастая девица — наделила дурной болезнью несметное количество юнцов, потерявших из-за нее голову. Цыгане из Дидешти, обрадовавшись представившемуся случаю, взломали несколько лавок и разграбили их под носом у владельцев.

Через неделю ярмарка закончилась. На ее месте, между рекой и железной дорогой, осталось множество ям и всякого мусора. А в городе долго еще не прекращались разговоры о событиях, происшедших на ярмарке, пока жизнь не вошла в прежнее русло. Я записался во второй класс. Туда же записался и Филипаке. И Валентина Булгун. В первых числах октября наша школа широко распахнула свои двери. Гимназия была смешанная. Девушки — и какие девушки! — учились бок-о-бок с нами.

В первые дни я с удивлением отметил, что стараюсь внимательно слушать, не разговариваю и почти не шевелюсь, просиживая на скамье по нескольку часов кряду, что я испытываю страх перед учителями и учительницами, боюсь, как бы они не выкликнули мое имя, не вызвали отвечать, не выделили пошлой похвалой или не отчитали перед всем классом. Обычно я легко свыкался с чем угодно. Привык и к школе. Входя в наше положение, дирекция не требовала, чтобы мы носили форму. Мы являлись в класс кто в чем, но были обязаны носить на правом рукаве номер, как заключенные. Девушки должны были надевать черные передники, которые придавали им монашеский вид. Валентина Булгун приходила в школу каждое утро, но теперь лицо ее уже не выглядело таким свежим, как раньше. У нее был очень усталый вид, красные от недосыпания глаза. И все-таки она никогда не опаздывала, никто не видел, чтоб она зевнула, отвлеклась или хотя бы задремала на уроке. Мы обменивались несколькими фразами, только и всего. Как-то я спросил ее:

— Как тебе удается работать и… там же готовить уроки, да еще посещать школу?

— У себя дома, в Меригоале, мне приходилось работать еще больше. А потом, дружок, не забывай, ведь я крепкая и здорова, как корова. У меня достает сил на работу у госпожи Гарник, а уж на эту несчастную школу и подавно. Я решила закончить гимназию за четыре года. А потом на деньги, которые скоплю к тому времени, отправлюсь в Бухарест и поступлю в университет. Мне нравится химия. Вот посмотришь, я не успокоюсь, пока не пробью себе дорогу в жизни.

— Но ведь ты очень устаешь?

— Устаю? Это пройдет. Будет время, — отдохну, и усталость как рукой снимет.

В семье Арэпашей, где все шло как нельзя лучше, стол и кров были мне обеспечены, но я был уже взрослым юношей, если не сказать мужчиной, и у меня появилась нужда в карманных деньгах. Учитель Туртулэ, который теперь очень ко мне благоволил, как-то позвал меня к себе домой, подарил несколько книг, старые башмаки — мои к тому времени совсем стоптались и разорвались — и предложил заниматься с одним первоклассником, по имени Антим Извораш.