Безумный лес

Хотя до начала оставалось не меньше часа, я поспешил войти во двор. Там уже был народ. Мне стало стыдно. Стыдно за самого себя. Почему я не пытался найти этих людей прежде? Почему я не знал их? В этом убогом, увязшем в грязи городишке люди, которых я теперь видел, представляли совсем иной мир. Группа учеников-подмастерьев, в драной одежде и с восковыми лицами, затянула тонкими голосами:

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…

Почти по всей стране было полно проклятьем заклейменных. Почти весь трудовой люд страны составлял мир голодных. Почему же во дворе собралось так мало народу?

Я попытался пробраться в зал. Меня остановили двое подростков, охранявших вход. Один из них спросил:

— Ты где работаешь?

— Я из гимназии. Я ученик гимназии. Разве не видно по номеру на рукаве?

— Входи. Молодец, что пришел. Вот если бы ты захватил с собой и других!

— Я не знал о собрании, — ответил я. — Шел по улице, увидел объявление и зашел.

Я протиснулся внутрь. В узкий, с низким облупленным потолком, задымленный и прокуренный зал. Еле отыскал местечко у окна, где можно было встать. Многие из теснившихся вокруг тоже стояли, другие, явившиеся раньше, заняли места на скамьях. В глубине находился помост. На помосте — длинный стол, накрытый красным полотном, и несколько стульев. Набившиеся в зал люди курили, переговаривались, читали старые газеты. Воздух был тяжелый и спертый.

Время тянулось медленно, но не стояло на месте. Наконец подошло к четырем. Со двора послышались крики:

— Да здравствует всеобщая забастовка!..

— Да здравствует рабочий класс!..

— Да здравствует всеобщая забастовка!..

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…

Люди поднялись со своих мест, обнажили головы, как в церкви, и подхватили песню. Тонкие голоса, доносившиеся со двора, слились с сильными мужскими голосами собравшихся в зале.

Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
Это будет последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской.

Вошли пятеро мужчин. Их встретили аплодисментами. Они поднялись на помост и уселись на стульях. Один из них объявил:

— Товарищи, вы знаете о цели нашего сегодняшнего собрания. Я предоставлю слово товарищу Ангелу Соколу, который расскажет… который расскажет нам о причинах, заставивших нас объявить всеобщую забастовку, и объяснит, почему наша всеобщая забастовка должна победить.

— Да здравствует всеобщая забастовка!..

— Да здравствует наш рабочий класс!..

— Да здравствует товарищ Сокол!..

— Пусть товарищ Сокол говорит!..

Это будет последний…

— Долой палачей рабочего класса!..

С Интернационалом…

Лозунги раздавались то в одном, то в другом конце зала и вызывали бурю аплодисментов.

Из-за покрытого красным полотном стола, стоявшего на помосте, поднялся мужчина средних лет, с усиками над верхней губой, черноглазый и густобровый.

— Пусть говорит товарищ Ангел Сокол!..

— Да здравствует товарищ Сокол!..

Мужчина поднял правую руку. Зал затих. И молча ждал. Человек заговорил:

— Товарищи! Спасибо за то, что сегодня вас так много пришло сюда. Всем известно, что наш город не является крупным промышленным центром. И ни для кого не секрет, что в нашем городе очень мало таких, кто мог бы считать себя организованными рабочими. И все же, товарищи, нас вполне достаточно для того, чтобы внести свой посильный вклад в успех всеобщей забастовки. Потому что всеобщая забастовка, которая началась вчера, и, по поступившим сведениям, успешно развертывается по всей стране, должна завершиться победой.